И только тут заметил, что говорит по-русски. Нехорошо. Он давно уже не позволял себе говорить на родном языке, даже в минуты задумчивости. Не то чтобы скрывал свое происхождение, просто не хотел ненужных расспросов от сослуживцев. Он легионер Марк Брэг, человек без родины, без семьи, без прошлого – и точка.

На крыльцо вышел Олаф, держа за запотевшее горлышко бутылку пива. Толкнул Марата плечом – будешь? Марат отрицательно качнул головой и предупредил Олафа по-французски:

– Ты особо не увлекайся, сегодня в девять мы заступаем на патрулирование.

Тот осклабился, продемонстрировав крупные белые шведские зубы:

– Только пару глотков! От скуки!

Насчет скуки Олаф не особенно шутил. Теоретически у каждого из служащих легиона было право отказаться от командирования в горячие точки. На деле же желающих отсидеться в тылу оказывалось ничтожно мало. Все они здесь были адреналиновыми наркоманами, ищущими приключений, опасности, риска. В редкие периоды затишья перед рейдом бойцы начинали скучать, развлекаясь кто чем может. Алжирец Али, например, имел прямо-таки охотничий нюх на травку, умудрялся разжиться косяком даже в безлюдной пустыне. Олаф спасался алкоголем. Кое-кто из ребят налаживал контакты с женской частью местного населения. А Марат… Марат, к собственному стыду, предавался совершенно идиотским фантазиям.

Редко, очень редко. Когда выдавался свободный вечер, солнце падало, словно подстреленное, за черепичные крыши, в воздухе разливалась прохлада, а в груди начинала ныть непрошеная тоска. Тогда он воображал тот чистый и светлый, продуваемый морским ветром дом в пригороде портового города, запах жарящейся свежей рыбы из кухни, пляшущую на окне белую занавеску, рассветное солнце, мягко крадущееся по подушке, бродящее в копне спутанных темных волос, прыгающее по упругим выгнутым ресницам. Спокойные веки вдруг вздрагивают, глаза открываются, причудливо вырезанные губы мягко улыбаются ему и шепчут: «Доброе утро!» И Рита, живая, теплая со сна, тянется к нему, обхватывает горячими руками, прижимается всем своим до темени в глазах желанным вздрагивающим телом. И сердце его тяжело бухает прямо в ее грудную клетку.

Могло ли такое быть у них когда-нибудь? Получилось бы все, если бы он не поддался на ее уговоры, не сбежал из страны? Он не знал этого и, наверно, не узнает уже никогда.

Патруль двигался по деревне в мягко сползающих на землю сумерках. Шесть человек, облаченные в одинаковую темно-зеленую форму, с традиционными зелеными беретами на головах. Марат шел первым. Руки привычно сжимали теплый металл автомата. Тихая деревенская улица, некогда аккуратные белые домики под черепичными крышами, превратившиеся теперь в развалины. Все так мирно и спокойно на первый взгляд. Обычный осенний вечер. Из-под оград заходились заливистым, но не злым лаем местные мелкие рыженькие собачонки. Из некоторых дворов аппетитно пахло домашней пищей. Местные жители, уже привыкшие к людям в военной форме, здоровались с ними. Некоторые отводили взгляд, некоторые перекидывались с патрулирующими парой фраз на ломаном английском.

Часть домов они обходили стороной, в другие дворы Марат давал команду зайти. Проверить, все ли спокойно. Он и сам не знал, по каким признакам выбирает двор, показавшийся подозрительным. Всецело доверялся обострившейся за годы службы интуиции.

Поль, худой черноглазый парень, втянул своим длинным острым носом аппетитный запах и бросил:

– Черт, жрать охота!

– Понюхай ботинки Олафа, сразу аппетит перебьет, – отозвался Али.

Все заржали, и хриплые перекаты смеха покатились по тихой деревенской улице.

Тот двор они тогда почти уже миновали. Марат коротко обежал пристальным взглядом чистый, ничем не примечательный домик, аккуратный сад, хозяйку-сербку, неспешно ковырявшуюся в огороде, бак с мусором у забора. На мгновение ему вспомнился его собственный родной двор, забор, который они с Русланом каждое лето подновляли, а после зимы он неуклонно снова начинал заваливаться набок. Сейчас, наверно, совсем повалился – баба Дина говорила ему, когда он звонил ей последний раз.

Он и сам не сразу понял, почему насторожился. Что-то было не так. Что-то никак не вписывалось в мирный вечерний деревенский пейзаж. Марат замедлил шаг, пытаясь ухватить за хвост мелькнувшее в груди беспокойство. Что привлекло его внимание? Корявые яблоневые стволы, покрытые снизу белой краской, женщина, медленно распрямившаяся над грядкой и равнодушно следившая за проходящим мимо патрулем, окна дома, светившиеся теплым желтым светом…

Марат еще раз окинул взглядом дом и двор и задержался глазами на голубом мусорном баке у забора. Консервные банки, какие-то очистки овощей, бытовой мусор. А это что? С краю бака явственно выделялся в сумерках край белого аптечного пакета. Упаковка из-под бинтов! Откуда она здесь? Хозяйка поранилась в огороде?

Он коротко приказал своим людям остановиться. Увидел, как сдвинулись светлые брови Олафа, как едва заметно выпрямил спину Али.

– Два у калитки, еще двое – с той стороны, – вполголоса скомандовал он. – Олаф – со мной, – и вошел в калитку.

– Добрый вечер, – обратился он к сербке по-французски. – Нам необходимо осмотреть дом.

Та непонимающе уставилась на него, почерневшее от загара лицо ее вдруг исказилось страхом, и, не отрывая от него взгляда, она внезапно что-то коротко и отрывисто выкрикнула по-сербски.

– На землю! – успел скомандовать Марат.

А из окна мирного аккуратного домика уже затрещали выстрелы.

А дальше все произошло очень быстро. Словно череда коротких вспышек, когда события сменяют друг друга с головокружительной быстротой и разум не успевает до конца осмыслить происходящее, давая волю инстинктам. Вот он, лежа на земле, орет в рацию: