Она была многолика, как ее псевдонимы, интересовалась всем на свете и ни одной теме не отдавалась полностью. Работала в десятке изданий и нигде не числилась постоянным автором. Была сразу везде и нигде. Он нашел даже одну фотографию, но нечеткую, смазанную, где и разглядеть-то было ничего нельзя, кроме знакомого, гордого и вызывающего поворота головы и твердой линии подбородка. Маруся…

Именно тогда он раздобыл ее телефон – хитро влез во внутреннюю базу одного издательства и запомнил десяток цифр. Этому их тоже учили – сохранять нужную информацию в памяти, не доверяясь бумажным и прочим носителям. Теперь он знал, что сможет позвонить ей. Когда-нибудь. Однажды. Когда будет возможность, и он сам почувствует, что готов к этому. Тогда же он и начал представлять себе, какой она будет при их следующей встрече. Он помнил ее угловатым подростком в мальчишеской ковбойке, с блестящими темными волосами. Помнил загорелой яркой девчонкой в выгоревшем сарафане, которая так горячо прижималась к нему, молотя кулаками по спине и хохоча. И тем удивительным существом в модных кожаных лохмотьях. Какая она теперь?

Он совершенно точно не был готов к тому, что увидит. Рита стояла на опоясывающем холл по верхнему краю мраморном балкончике и смотрела на него. Увидев, что он заметил ее, подняла руку, помахав в коротком приветствии, и двинулась к лестнице. У Марата пересохло в горле. Она была совершенна, как одна из тех идиотских статуй, украшавших квартиру, где они встречались в последний раз. В ней не осталось ничего подросткового, угловатого – ничего от того порывистого и слегка неуклюжего олененка на длинных подламывающихся ногах. Черты лица ее стали резче и выразительней, мягкая полудетская линия щек исчезла, скулы стали еще острее и тверже. Брови как будто взлетели выше над изумрудными внимательными и цепкими глазами. Контур губ был обрисован четче, и виднее стала та мягкая ложбинка над островырезанной верхней губой. Длинные тяжелые темные волосы дождем падали на плечи.

Сбегая к нему по мраморной лестнице, она двигалась плавно и тягуче, словно парила в воздухе, не касаясь ступеней. Ее гибкие руки округло скользили, не задевая перил. Хрупкие плечи, выступающие ключицы в вырезе темно-зеленого с каким-то восточным узором длинного платья. Полупрозрачная материя сбегала по груди, подчеркивала тонкую талию и вилась мягкими волнами вокруг высоких ног. Узкие ступни, перехваченные кожаными ремешками простых сандалий на ровной подошве, едва виднелись из-под подола. На локте ее висела широкополая соломенная шляпа.

Вся она была словно видение, кадр из какого-то роскошного голливудского фильма – совсем не про его жизнь. Марат с трудом сглотнул. Его девочка… Господи, она была прекрасна, как какой-то долбаный сон. Он никогда не решится к ней прикоснуться.

Рита спустилась и остановилась напротив него, чуть склонив голову к плечу, и ее тяжелые волосы скользнули вниз по обнаженной руке. От нее пахло незнакомыми, терпкими и сладкими духами.

– Здравствуй! – произнесла она чуть дрогнувшим голосом.

– Здравствуй!

Наверно, он тоже изменился, соображал Марат, пока они брели рядом, плечом к плечу, по кромке моря. Белоснежный песок искрился под ногами. Безмятежную гладь спокойного, словно дремавшего на ослепительном солнце моря пронизывали мириады сверкающих золотых игл. Рита ступала босиком по зеленоватой воде, Марат нес ее сандалии в руке.

Наверно, он изменился, и она тоже не знает, как обходиться с ним – таким. Должно быть, из-за этого повисла между ними та мучительная неловкость. Он так и не прикоснулся к ней, не обнял, не поцеловал, – словно боялся испачкать своими большими руками, с которых, кажется, не до конца еще смылась казарменная грязь и оружейная смазка, это прекрасное, нежное, хрупкое создание. И она не дотрагивалась до него, как будто боялась чего-то, и лишь украдкой, думая, что он не видит, вглядывалась в его лицо, словно пытаясь прочитать что-то по твердо сжатым губам и нахмуренным бровям.

Чуть дальше, над золотисто-белым чистым песком, раскидывали разлапистые листья толстые, чуть склоненные в сторону океана пальмы. Вскрикнул отрывисто, скользя над гладью моря, белый альбатрос. Пахло солью, теплом, солнцем, экзотическими цветами. Они, кажется, и в самом деле оказались в раю. Марат же отчаянно тосковал о той их прежней встрече – в грязном чужом подъезде, на заплеванной лестнице. Почему тогда их не сковывало это непонятное напряжение? Они просто бросились друг к другу, ни о чем не думая, до боли вцепляясь в плечи, прижимаясь губами так, как будто умирали от жажды, пили всхлипы, вскрики, поцелуи друг друга и не могли насытиться. Теперь же он зачем-то идет рядом с ней, слушает ее рассказы о московской жизни, коротко отвечает что-то о себе и почти жалеет, что затеял все это. Ничего у них не получится, ничего не выйдет. Все, что было между ними, умерло, или, может, они – прежние – давно умерли?

Они ужинали в ресторане отеля. Столы, столы, столы, белоснежные скатерти, на которые страшно положить руки, услужливые загорелые официанты, подскакивающие к тебе по едва заметному движению брови. Кондиционированный прохладный воздух после липкой удушающей жары снаружи. Мерзость, фальшивка… Что он тут делает?

– Сюда? – Рита кивнула головой в сторону одного из столиков.

Марат коротко взглянул, оценил пространство, отрицательно мотнул головой:

– Нет. Давай сюда!

– Почему? – удивилась она. – Тут вид хуже…

– Я не могу сидеть спиной ко входу, – неохотно объяснил он. – Я должен контролировать, кто заходит в помещение.

– Тебе что-то угрожает? Кто-то может прийти? – вполголоса спросила она.

– Нет. – Он коротко улыбнулся одними губами. – Нет. Просто – привычка.

Официант поставил перед ними тарелки с каким-то замысловатым месивом из морепродуктов и овощей. Вино из запотевшей бутылки с шипением поползло по стенке бокала.

Аппетита не было. Марат привык к простой грубой пище. Просто топливо, чтобы дать измотанному организму энергию для нового рывка. Этот изысканный пряный вкус был не для него.