Рита сидела на краю кровати, рассеянно наблюдая, как Марат упаковывает гражданскую одежду обратно в рюкзак – белые летние брюки, легкие светлые рубашки, снова облачается в военную форму, пристегивает кобуру. Лицо его, потемневшее от загара, тоже постепенно становится наглухо застегнутым, закрытым, чужим.

«Ты меня уже не обманешь, – думала Рита, наблюдая за ним. – Как бы ты ни хотел казаться сверхчеловеком, бесчувственной, бездумной машиной для убийства, я уже никогда в это не поверю. Я знаю, что ничего не изменилось. Что ты по-прежнему можешь быть чутким, верным, преданным, любящим. Я знаю, что бы ты там ни говорил, я знаю, что мы могли бы быть вместе. Мы бы всех победили. Только ты этого еще не понимаешь. И, господи, как же я надеюсь, что ты поймешь это раньше, чем тебя убьют…»

Марат, уже полностью собранный, с закинутым за спину рюкзаком, остановился перед ней, помолчал, сжав губы и глядя в пол.

– Иногда мне кажется, что мы встречаемся только для того, чтобы потом прощаться, – глухо проговорила Рита.

Она поднялась с постели. Босые ноги стыли на холодном мраморном полу. Черт знает что – такая жара, а пол холодный. Она подошла к Марату вплотную, не обнимая, просто стоя, тесно прижавшись телом к телу. Он поднял голову, заглянул ей в глаза. Губы его были совсем рядом, но не целовали, лишь пили ее теплое дыхание.

– У меня еще будут отпуска, – с усилием выговорил он. – Я позвоню, если смогу. Но, если ты не ответишь на звонок, я пойму. Ты мне обещала!

– И ты. Ты тоже мне обещал, – хрипло произнесла она.

– Да! Я люблю…

– Знаю. Я тоже…

Она вскинула руки, обвивая его шею, порывисто прижалась в последний раз, жадно вдыхая его запах, впитывая всей кожей шершавое прикосновение грубой армейской ткани. Он с силой разжал ее руки, поочередно поцеловал запястья, а затем отпустил, резко, по-армейски развернулся и вышел из номера, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Рита, сгибаясь пополам от стискивавшей грудную клетку боли, добралась обратно до кровати и заползла под месиво их сбитых во сне простыней и покрывал. Подушка все еще пахла Маратом – слабый, едва различимый отголосок запаха, пробивавшийся сквозь стиральный порошок и гостиничную отдушку для постельного белья. Она глубже зарылась лицом в подушку, стиснула зубы. Казалось, что их с Маратом сердца перевила прочная шелковая нить, и сейчас, с каждым его шагом прочь, она натягивается, врезается в теплую нежную плоть, стягивает и рвет острым краем.

До военного аэродрома Марат добрался на попутной машине. Вертолет уже ждал его на поле. Навстречу ему выскочил легионер второго класса Крайчек – Марат помнил его, мальчишка из Чехии, кажется, служил уже второй год – и вытянулся во фронт:

– Господин сержант, мы готовы к взлету…

– Вольно, – махнул ему рукой Марат.

Гребаная жара! Он вытер взмокший лоб рукавом, забрался в кабину. Крайчек проскользнул вслед за ним.

– Ну что там у нас? Все в порядке? – спросил Марат, прищурившись, глядя в запыленный иллюминатор.

Пилот завел мотор, лопасти винта застрекотали в вязком от жары воздухе.

– Все в норме, господин сержант.

Марат поморщился. Этот мальчишка слишком выслуживался. Он ведь уже дал ему знак, что можно разговаривать свободно, без соблюдения принятого политеса.

Внизу показалась береговая линия – лабиринты отельных парков, вылизанные, ожидающие туристов здания, изогнутые высоченные пальмы, плетеные пляжные зонтики. Где-то там, за этими гостеприимными стенами, оставалась она…

Нужно было переключиться. Быстро, пока есть еще время до посадки. Он не мог позволить себе прибыть в лагерь этаким размякшим куском дерьма. Что там было, когда он уезжал? Они брали главарей повстанцев, он выстрелил в Диаза…

– Как там капрал Герра? – спросил он, поднимая глаза на Крачека. – Еще в госпитале?

Веснушчатое мальчишеское лицо с широко расставленными голубыми глазами вытянулось и слегка побледнело:

– Господин сержант, капрал Герра погиб, автомобиль, на котором его везли к аэродрому, обстреляли из гранатомета. Водителя удалось спасти, он в госпитале, множественные ожоги. А капрал Герра… Мне очень жаль, господин сержант.

– Марк, – машинально поправил он. – Можешь обращаться ко мне по имени, пока мы не в лагере.

Диаз погиб… Сгорел заживо, как Леха когда-то… Если рассуждать буквально, это он его убил. Не выстрели он Диазу в ногу, его не пришлось бы отправлять в госпиталь, машину бы не взорвали… Он выстрелил в него, чтобы спасти. Простое правило: «Если нельзя поразить цель и спасти заложника, нужно стрелять в заложника». Он выстрелил в Диаза, чтобы спасти его, но в итоге Диаз все равно погиб.

Иногда – очень редко, в краткие моменты отдыха – Марат задумывался о том, для чего все это. Есть ли что-то – бог, фатум, некая высшая справедливость – которая управляет этим взбесившимся миром, уравновешивает его. Он не понимал, не видел закономерностей. Люди гибли вокруг, гибли те, кого он хотел спасти, и те, кого ему приказали уничтожить. А он по какой-то неясной причине все еще оставался жив. Зачем? Потому что на него у вселенной были еще какие-то виды?