При появлении чужаков поднялся переполох, забегали дети, закричали женщины. Навстречу путешественникам вышел осанистый мужик в плаще из заячьих шкур и с заплетенными в косички черными волосами.

– Мир вам, странствующие по воле богов, – сказал он, глядя на хуастеков без особого дружелюбия.

– Мир и тебе, почтенный вождь, – ответил глава посольства, чье имя викинги, как ни пытались, выговорить не могли.

– Что это за люди? – негромко спросил Арнвид.

Последние дни пленники шли сами, ноги им связывали только на ночь, а руки освобождали дважды в день – для утренней и вечерней трапезы.

– Отоми, – сказал Ицкоатль. – Сегодня мы дальше не пойдем, заночуем у них.

– А нас не перережут втихомолку? – эриль с недоверием вглядывался в звероватых, мрачного вида мужчин, толпившихся за спиной вождя.

Они спокойно внимали словам посла, призывавшего на обитателей селения благоволение богов.

– Ни в коем случае, – жрец улыбнулся. – Это племя еще дикое. По их поверьям, гостей посылают боги, и пока мы находимся в селении или рядом, никто нас пальцем не тронет…

Глава посольства закончил длинную и довольно невразумительную речь, вождь отоми отступил, сделал радушный жест. На лицах его соплеменников появились кислые, как стухшее пиво, улыбки.

Арнвид шел по селению и с любопытством крутил головой. Земля около хижин блестела от грязи, там и сям валялись кости, осколки глиняной посуды, на воткнутых в землю кольях сушились шкуры, пахло нечистотами, кровью и горелым мясом.

В центре деревни открылась широкая утоптанная площадка, снабженная кострищем и торчащим из земли идолом, довольно грубо вырезанным из цельного ствола.

– Да, – сказал Арнвид, разглядывая выдающиеся уды бога, размерами превосходящие бычьи. – Сильно.

– Куда уж сильнее, – добавил Ингьяльд.

Хуастеки снимали груз, разжигали костер, разговаривали о чем-то, на пленников вроде не обращали внимания, но Арнвид то и дело ловил на себе острые взгляды.

– Грязь, – пробормотал Гримгельмир, с отвращением оглядываясь. – Обычная человеческая грязь! Я всегда поражался, как вы в ней живете?

– Поэтому и хочешь вырваться из нашего мира? – Арнвид глянул на отпрыска великанов с сочувствием: жить там, где тебе все кажется отвратительным – не лучшая доля.

Костер запылал, задвигался над ним вертел, на который нанизали выпотрошенную собачью тушку. Около стоянки хуастеков появились отоми, мужчины в набедренных повязках, женщины в длинных юбках и кофтах.

На викингов смотрели с откровенным ужасом, делали охраняющие от сглаза знаки.

– Не любят нас здесь, – печально сказал Ингьяльд. – Того гляди, и эти захотят в жертву принести…

– Не сезон сейчас, – крохотный старичок, обвешанный нитками разноцветных бус, ухитрился подойти неслышно. – Камаштли, Великому Лучнику, приносят жертвы ближе к осени.

– Так это он там стоит? – спросил Арнвид, ткнув связанными руками в сторону идола.

– Он самый, – старичок деловито почесал голое пузо, на поясе его колыхнулся кривой нож из камня. – А вы те самые? Дети Кецалькоатля?

– О нас что, каждая собака тут знает? – удивился Арнвид.

– Насчет собак не уверен, – старичок захихикал. – Но меж жрецами новости расходятся быстро. Выглядите вы на самом деле чудно, особенно вон тот, с черными зубами.

Гримгельмир заворчал и отвернулся.

– А кому вы еще жертвуете? – спросил Арнвид. – Кроме этого, лучника…

– Много кому, – старый жрец в задумчивости поднял глаза к небу. – В тайной пещере хранится мумия Отонтекутли, основателя племени, ему каждый год нужно по красивой девушке…

– Ай да мумия, – улыбнулся Ингьяльд.

– Уэуэкойотль, бог-ящерица, тоже требует жертв, – продолжал старик. – Нельзя забыть и о солнце, что освещает нас и согревает, о Тескатлипоке, Темном Господине, о Эекатле и прочих, и прочих…

– И все требуют людей? – на взгляд Арнвида, местные боги отличались кровожадностью бешеных волков.

– Ваш отец, Кецалькоатль, обходится цветами, – старый жрец покачал головой, явно не одобряя такого поведения. – Он…

– Прошу простить, уважаемый, – сказал подошедший Ицкоатль. – Наступило время ужина.

Старый жрец буркнул что-то невразумительное, но вряд ли лестное для хуастека, и отошел.

– Вот так всегда, – Ингьяльд потянулся всем телом, так что затрещали кости. – Пищу духовную грубо променяли на телесную…

От костра тянуло жареной собачатиной.

Вода в озере была не голубая, а какая-то серая, цвета старого серебра, отраженные в ней вершины гор казались черными, а висящее в зените солнце – белым.

– Тецкоко, – сказал глава посольства и, опустившись на корточки, коснулся воды кончиками пальцев.