Первое письмо от незнакомца пробудило в ней интерес к жизни. Кто-то следит за ней, думает о ней, стало быть, она существует. Бачева воспряла духом и стала ждать второго письма. Но оно запаздывало, и это встревожило ее. Кто-то смеется над ней, хохочет, держится за бока! Она снова сникла, втянула голову в плечи, а потом пришло второе письмо, и вновь появилась уверенность в себе. Да, она продолжала вязать, подавать милостыню бедным, кормить фазанов, но у нее появилась сокровенная мысль — кто шлет ей письма? Когда она вновь почувствовала вкус к жизни, она как бы воссоединилась с Ушу — он был постоянно рядом…

В пятницу вечером, в канун субботы Бачева как обычно зажгла свечу в память об Ушу и помолилась за его душу. Необыкновенная услада объяла ее. На ужин она явилась с чувством исполненного долга: «Не может быть, чтобы мои молитвы не дошли до Ушу». Эта мысль бодрила ее, поднимала дух, но при этом она не забывала о любовных письмах. Несколько раз именно в пятницу за вечерней трапезой Занкан начинал разговор о ее будущем: пора подумать о замужестве. Бачева молча слушала отца. Она его понимала — он хотел внука, что предопределяло его существование во времени. А Иохабед раздражали разговоры мужа. «Разве так это делается? Дочери объявляют: поздравь меня дочка, я выдал тебя замуж за сына такого-то и такого-то, отныне он твой суженый, Бог даст, скоро и свадьбу сыграем». А что делает Занкан? Занкан спрашивает дочь, когда ее можно будет выдать замуж!

Иохабед знала, Бачева никогда не захочет устроить свою судьбу, но и против воли отца не пойдет, как разграбленный, раздавленный человек избирает своим уделом покорность, а не исполнение желаний. Скажи ей Занкан: «Поздравь меня, дочка, ты помолвлена с сыном…» — он мог назвать любое имя — и она покорно склонила бы голову. Перед Пасхой во время ужина Занкан сказал:

— Я должен сосватать тебя ювелиру Даниэлу, что скажешь на это?

Бачева покорно отвечала:

— Воля твоя, отец, как ты захочешь, так… — Она умолкла, и Занкан поинтересовался, почему она прервала себя: — Дай мне немножко времени, я буду тебе очень благодарна, совсем немножечко, отец.

Иохабед вспыхнула от гнева: когда это было, чтобы отец спрашивал у дочери, выдавать ее замуж или нет!

— Сватай и все тут!

А Занкан тихо и спокойно спросил:

— Сколько времени тебе нужно, дочка?

— Нисколько! Хватит уже! У ее ровесниц уже по трое детей!

Бачева, опустив голову, уставилась в тарелку, но Занкан видел, как глаза его дочери наполняются слезами. Он перестал есть и сказал:

— Ладно, дочка, пусть будет по-твоему. Подождем еще немного! — Беседа на этом закончилась, а с нею и ужин.

Это произошло весной, перед Пасхой. После этого никто не вспоминал золотых дел мастера Даниэла. Говорили о других, другие предлагали Занкану породниться и жить в вечной дружбе. Не сегодня-завтра эти разговоры окончатся, не сегодня-завтра все завершится возгласом: «Да дарует Бог счастье жениху и невесте!» Доколе это продлится?! Многие хотят породниться с Занканом, многим нравится Бачева, очень многим. У евреев столько забот: праздники, молитвы, как принять друзей и врагов, как добыть кусок хлеба — очень скоро в городе забыли об Ушу. Вспоминая о крещении Бачевы, махали рукой: «Ерунда, по глупости все вышло, она ведь не пропускает ни одной субботней молитвы!»

Да, Бачева чувствует, что очень скоро ее пребывание с Ушу в мире раздумий закончится. Скоро придет день, когда Занкан ей скажет: «Поздравь меня, дочка, я выдал тебя замуж, отныне твой муж, сын такого-то и такого-то. Будьте счастливы!» И что делать потом Бачеве? Ее ночи уже не будут принадлежать ей. Ее уделом станут покорность и молчание. Да, покорность и молчание.

Как только птицы слетались к своим гнездам, Бачева и Ушу запирались в комнате, беседовали о разном, порой девушке казалось, что она по-прежнему прижимается к его груди, как в тот очень, очень, очень счастливый день, когда разбойник Эуда похитил ее, а Ушу настиг его на пароме.

«Мама права, — думала Бачева, — у моих ровесниц уже по двое-трое детей… Если бы у меня был хотя бы один…» Бачева была почти уверена, будь у нее ребенок, никто не затевал бы разговора о замужестве. Ну кто захотел бы жениться на такой!

И эта мысль прибавляла ей силы.

Сколько времени Абуласан не чувствовал себя таким свободным человеком. Сегодня он осознает не только то, чего избежал — присущее ему бесстрашие уберегло его, — но и то, что он обрел внутреннюю свободу. Правда, он потерял все, вчерашний главный казначей одного из сильнейших государств Передней Азии, ныне он гонимый человек — рясофоры амирспасалара, его соглядатаи, лихорадочно ищут его по всей Грузии: в горах и долах, лесах и ущельях, в хижинах и замках феодалов, в церквах и монастырях. Абуласан уверен, что и в Византию посланы люди — не скрывается ли он там, а он здесь, в нескольких саженях от дома амирспасалара и отнюдь не считает себя побежденным. Таким свободным, полным сил и энергии он не был даже тогда, когда управлял Тбилиси, когда был главным амиром Картли. Сейчас все встало на свои места и обрело свое название: кто есть враг и кто должен опасаться Абуласана. Он так и не почувствовал вкуса своей должности главного казначея. Рысий взгляд амирспасалара неотступно следовал за ним. У него даже появились приступы головокружения — когда это было, чтобы крепконогий, как волк, Абуласан испытывал головокружение? Сейчас же Абуласан — причина ночных кошмаров амирспасалара. О, бывший главный казначей прекрасно знает, какой пожар бушует в душе Саргиса Мхаргрдзели: обретший свободу Абуласан — меч, нацеленный в сердце амирспасалара. То ли еще будет! Дайте время, Абуласан соберется с силами, оглянется вокруг, соберет своих единомышленников — бунт Кутлу-Арслана покажется им детской забавой! Саргис Мхаргрдзели знает это, потому и ищет его по всей Грузии!

«Эх, Кутлу-Арслан, все беды из-за тебя, доверься ты мне, и Тамар сегодня была бы не государыней, а царицей-куколкой! Не послушал ты меня, вот она и стала грозным правителем, но… — Абуласан вздохнул, уперся взглядом в стену и снова предался своим мыслям. — Надо выставить ее перед вельможами льстивой покорной дочерью Георгия. Она хочет пинать феодалов? Трон ей достался волею Господа? Завтра она посчитает жизнь милостью Божьей — так поступал ее великий дед, из страха перед ним вельможи… — И перед мысленным взором Абуласана вновь предстали его предки с выколотыми глазами, вырванными языками и та ночь, когда его котенком швырнули под ноги амирспасалару… — Сколько времени миновало с тех пор? Весна, лето, осень, зима… От стыда все тело его покрылось испариной. Его бросили в теплую реку пота со связанными руками и ногами… Этот пот заливал ему глаза, и он не мог открыть их. Веки были словно свинцом налитые… Он даже не пытался подняться на ноги. Известный на всю страну грозный Абуласан не сделал даже попытки встать! А это значило, что он согласен умереть — жизнь в позоре гроша ломаного не стоит! Человек, который шел от победы к победе, не желал жить в унижении! Как язвительны были улыбки этих рясофоров… И амирспасалар улыбался, естественно, ядовито, уничтожающе… И этот Зорабабели, наверное, тоже прятал улыбку. Абуласан не хочет такой жизни, он рожден совсем для другого… И эта другая жизнь есть, он жил ею. Не-ет, он должен подняться, должен, Абуласан так легко не покорится врагу… Он встанет, хотя для того, чтобы…