– - Ну, Петя!
– - укоризненно остановила его Катя.

– - Да что, право... точно бог знает что!.. ей-богу!..

Миновав поле, они спустились в овраг, пересекли выкошенную лощину и вступили в лес, где охватило их теплой, пахучей сыростью. Сумерки быстро сгущались. В лесу было уже почти темно. Тележка неровно катилась по извилистой, узкой дороге, натыкаясь на кочки и пни. Ветви деревьев сходились над ними, образуя темный узорчатый свод, и сквозь просветы его виднелось бледно-голубое небо с слабо мерцавшими редкими звездами. Катя смотрела то на небо, пронизанное отблеском потухавшей зари, то в сумрак леса. В лесу все было загадочно и странно, а небо казалось веселым, понятным и знакомым.

– - Ну, ну, милая!
– - покрикивал Петя на лошадь.

– - Да ты, Петя, в самом деле, знаешь ли дорогу?

– - Ну вот! Отлично знаю. Сначала Крутой лог, потом Майданова гора, потом повернуть направо. Я знаю.

– - Но здесь ты никогда не бывал? Да? Правда?

– - Положим. Да это глупости! Крутой лог, повернуть направо -- вот и все.

Лошадь пугливо фыркала, натыкаясь на ветви. Дорога круто пошла под гору. Впереди показалась мутная, белесоватая полоса.

– - Это вода?
– - спросила Катя.

– - Нет, это туман. Это и есть Крутой лог... а там и Майданова гора.

– - Как славно!
– - сказала Катя.

– - То-то и есть!
– - хвастливо возразил Петя.-- Я говорил, что будет хорошо.

– - А если разбойники нападут?

– - Ах, вот бы отлично! Задал бы я им жару!..

– - Ну, уж...

– - Ты что думаешь? У меня с собой револьвер. Вот он. Ты не думай.

Невидимая дорога шла все под гору. Белая полоса растянулась и ушла вправо. Впереди виднелись какие-то неясные, расплывающиеся, серые и темные пятна, тучи, деревья или горы -- нельзя было понять.

"Где мы едем?-- думала Катя: -- может быть, здесь никто никогда не бывал, и мы сейчас увидим что-нибудь необыкновенное". У Пети было совсем другое направление мыслей. Он прежде всего полагал, что ему решительно все известно. "Крутой лог проехали,-- размышлял он,-- сейчас должна быть Майданова гора, потом повернуть направо, а там и Аликаев камень".

– - Ах... зарница!
– - сказала Катя.

– - Гроза,-- поправил Петя.-- Зарница та же гроза, только отдаленная,-- так в физике сказано.

– - А Матрена говорит, что это калина зреет.

– - Ну, что Матрена!.. Смотри, вон Майданова гора, видишь?

– - Да это туча.

– - Нет, это Майданова гора. Ах, месяц! Посмотри, посмотри!

– - Где? где?..

– - Вон... ну, теперь уж не видно... красный, красный... Вон, вон, смотри...

Из-за темной массы показался месяц, огромный, багровый, без блеска и без лучей. Он висел в красновато-буром тумане, где-то значительно ниже горизонта. Это казалось очень странным.

– - Посмотри, он точно в воде плавает... как низко!..

– - Мы на горе, оттого так,-- пояснил Петя.-- Ну, дорогу мы теперь найдем!

Катя с тревожным любопытством глядела на странную луну, и ей казалось, что она вспоминает какую-то давно позабытую волшебную сказку.

– - А я сегодня в Верхний завод ездил,-- сказал Петя с выражением хвастливой таинственности.

– - Зачем?

– - Так. К рабочему одному. От студента Кленовского с запиской.

– - И Кленовский, конечно, не велел тебе говорить об этом?

– - Да, не велел.

– - Зачем же ты говоришь?

– - Ну!.. Тебе-то чего же!.. Вот еще!

– - И мне не нужно было говорить... вообще не нужно болтать.

– - Вот! Разве я не знаю!.. Рабочего зовут Иваном Костаревым. Он очень образованный, ей-богу, хотя весь в саже и лицо испеклось от огня... И не молодой уж, лет под сорок... Знаешь, они что-то затевают, но Костарев говорит, что все это чепуха... Не с того конца, говорит...

– - То есть, что именно?

– - Я не знаю. Все, говорит, уповают на милость... остатки, говорит, рабского состояния...

– - Это он тебе говорил?

– - Нет, не мне, а тут другому какому-то. Я слышал их разговор.

– - Однако ты, Петрушка, болтлив, как баба.

– - Странное дело, но ведь это я тебе... Я понимаю, что дело секретное.

Гора кончилась, тележка плавно покатилась по ровному дну ложбины. Белая полоса исчезла. Месяц спрятался. Опять обступил их со всех сторон лес, высокий, темный, загадочный. Опять ни впереди, ни по сторонам ничего нельзя было понять в живом колеблющемся мраке, и только вверху, высоко-высоко, с темносинего неба любовно и кротко сияли звезды.