Порой она решала забыть обо всем и просто наслаждаться присутствием Ярослава в своей жизни, раз уж он пока определил вести себя с ней по-доброму. Они могли перекидываться едкими шутками и болтать о чём угодно, (кроме ребёнка, конечно), пока он работал. Она ждала его появления утром и вечером. Расстраивалась, если он не мог быть рядом. Он выслушивал её сетования и развлекал, как никто другой. Так или иначе, он появлялся перед ней каждый день, и именно его она и хотела видеть. Она говорила себе: «Ничего нет дурного в том, что она попользуется им», надеясь, что на любовь выработался стойкий иммунитет. Ярослав, словно водитель, по первому слову и без него, возил её куда надо. Разве не имела она права вкусить дары, пока они ложились к ногам? Она поселился рядом, подарил машину, хотел вернуть квартиру родителей, восхищался её рисунками, делал ещё сотню приятных вещей.

И всё же она не доверяла ему.

К вечеру Вика опротивела сама себе: сколько было можно обличать и злиться? Ждать, что Ярослав постучится в дверь? В памяти невольно всплывало то освещенные яростью глаза, когда она сообщила, что ребёнок не его, то испуганное, встревоженное лицо его в тот момент, когда ей стало нехорошо на свадьбе у Зуевых, когда он нагнулся над ней и прошептал хриплым голосом: «Всё хорошо, малыш».

Разбитая, Вика легла в постель пораньше, в надежде, выспаться и встать со свежей головой. Однако полночи она проворочалась, слушая крики неуемных птиц, шум далеких поездов и лай собак. Вторую половину – просыпаясь от тревожных снов, где Ярослав прощался с ней, до боли сжимая плечи. Вика рыдала навзрыд, понимая, что любит его. Под её пальцами холодные простыни превращались в его костюм, за который она в изнеможении цеплялась. Ноги совсем ослабли, и всё, что удерживало от падения – это крепко державшие её руки мужчины. Она приникала и сплеталась с ним, как лента с венком. Она уже не могла жить сама по себе, ничего больше не существовало, кроме желанного прикосновения и боли разлуки.

Потом мужчина в её сне преобразился в надменного Ярослава, он смотрел на неё свысока и называл дрянью. Сузившиеся зрачки его ясно говорили о том, что его терпению пришел конец, больше не будет шуток и поблажек. В душе Вики росло отчаяние. Оно, как дым, заполнило всю её, не давая вдохнуть. Она проснулась вся в поту, села, опустила руку на грудь, желая усмирить сердцебиение. Ей нельзя принимать сны близко к сердцу!

С утра пораньше, едва успев открыть глаза, очнувшись от состояния полусна-полуяви, Вика усилием воли вычеркнула из головы ночные галлюцинации, а заодно и отвратительного мужчину, оттягавшего у неё по ложному обвинению всё и вся. Всё же мысль, что она может его потерять и горькие ночные слёзы вызывали смятение. Противоречивые чувства переполняли сердце.

Стоп! Сегодня она обещала приехать к Кириллу Михайловичу. Вот и займется этим делом! Она бодро вылезла из кровати, прошлепала в трусиках и маечке на кухню, умылась ледяной водой. Потом расчесала волосы и выглянула в окно. Солнце освещало запыленную листву, струилось сквозь лапы сосен. Деревья уже стояли разморённые, ветер не шевелил ни единой веточки. Похоже, сегодня будет жаркий день. Она надела персиковую трикотажную юбку и легкую майку. В кухне достала с полки жестяную банку с заваркой, вытащила несколько чаинок и высыпала в чашку. Подумала и добавила ещё несколько штук. На самом деле Вика мечтала о мышьяке: он бы избавил её от прошлого! Заодно от настоящего и будущего. Подлила воды в чайник и включила плиту. Села.

В голове крутились мысли о признании Ярослава в любви. Тем ужасным днём, когда он разгадал их игры с Димой, он сказал, что любит её.

И больше ни разу не повторил.

Вика кусала губы и теребила пальцы. Он мог утешить её и шутками разгонял страхи. Его сильные руки, теплые и крепкие, словно пушинку вынимали её, потяжелевшую на десять килограмм, из машины. Его затуманные после поцелуя глаза снились ей каждую ночь. Она снова услышала его хриплый взволнованный голос: «Все хорошо, малыш», снова почувствовала горячие губы на заледеневших губах. «Я не оступлюсь», – сказал он однажды, как будто она этого не знала.

Он никогда не даст задний ход. Какой бы равнодушной она не была, холодной, безразличной, его сила, уверенность, бесстрашие, упорство победят. Они уже одержали верх. Она видела в нём эту мощь – несгибаемую, всемогущую, неумолимую – ту, которая заставляла мужчин с завистью глядеть ему в спину, а женщин – жаждать его. Что же осталось с ней? Упрямство? Могла ли она жить, руководимая этим детским чувством? Страхом? Провести век в санях, управляемых трусостью? Боясь взглянуть в будущее? Даже сейчас это представлялось отвратительным. Что даст она своему ребенку? Тревогу, беспокойство? По которой воде плыть, ту и воду пить. Вика вздрогнула: волоски на руках поднялись дыбом. «Когда же она перестанет мерзнуть? – обуреваемая возмущением, спросила себя, и сам собой в голове возник ответ: – рядом с Ярославом».

Всем своим существом она потянулась к нему. Плевать на боль, которую он причинил ей, на пережитое, на отчаянный страх. Она ведь может не просто пойти к нему, она может пойти на определенных договорённостях. Она сможет защитить себя и ребёнка, а он наверняка примет любые её условия. Настала пора попрощаться с обидами. Разве не доставляла она в своей жизни горя? Разве не хотела бы она, чтобы её простили и поверили? Искренне и навсегда? Вдруг со всей откровенностью она увидела жестокость, которую проявляла последние месяцы. Ярослав! Она ведь даже ни разу не позволила ему прикоснуться к малышу. Не дала почувствовать его движения в животе. Чего она ждала? Чего не хватало до решительного шага?

Ей стало одиноко и страшно, что она могла опоздать со своим признанием. Вдруг терпение Ярослава иссякло, и он не желал видеть и слышать её? Может быть, пружина была растянута так долго, что стала неспособна принять естественное положение? Чего доброго и откровение уже невозможно?

Вика вспомнила те безумные дни, когда она металась по городу в поисках его, желая сообщить, что у них будет ребёнок. Ей до боли захотелось поплакать в его объятиях и рассказать, как страшно ей было. Поведать, как она любила его и его малыша, который рос в ней. Что могло быть естественней, проще и прекрасней, чем принадлежать мужчине, созданным для неё? Быть с ним, рассеяв страх? Сдаться под натиском его и своей страсти? Ослепнуть от радости? Вика чувствовала, что уже не могла больше обходиться без его защиты, уверенности, его ласки, любви, которую теперь читала в его взгляде, ещё недавно столь жестоком. Она хотела так много сказать ему, хоть и боялась. То, что переполняло сердце, могло ли сорваться с губ? Что он ответит, когда она заговорит? Бросит ли какую-нибудь шутку? Изогнет рот в насмешливую складку? Раскроет ли объятия? Примет без всяких условий?