– Хоть я и не верю ни одному твоему слову, – хихикнула Вика в тон ему (Роман слыл известным сердцеедом), – мне приятно это слышать, спасибо.

Может быть, он – то, что ей сейчас нужно? Ни к чему не обязывающие отношения? Легкий флирт?

Позади послышались шаги, и она напряглась. Была ли нужда поворачивать голову, если она знала, кто это? Что-то изменилось в самой атмосфере серого помещения. Возможно, появился тонкий аромат апельсина. Мысль о том, что она до сих пор помнит его запах, почти испугала её, и она обернулась. Выгорский. Его взгляд облил её презрением с ног до головы, он сухо поздоровался и обогнал их. Они промямлили приветствие: хозяйственник испуганно, Вика – растерянно.

Что он здесь делал? Почему именно сегодня? Именно сейчас? За все время она впервые встретила его в салоне, он никогда не приходил и не звонил её начальству. Как много он слышал? Что о ней подумал? Вика оглядела себя: белая блузка с рукавами три четверти, строгая голубая юбка, телесные чулки.

Она подняла руку к волосам. Сегодня она заплела косу и уложила ее на голове змейкой. Вроде ничего не выбилось, но и королевской прическу никто бы не назвал. Она настоящая серая мышь: еле накрашена, нет губной помады. Последний раз она оттеняла веки… наверное, лет сто назад. Утром было лениво наносить косметику – только немного подмалевывала ресницы. Хорошо хоть шла на каблуках, а не в балетках. Эх! Не мог он разве предупредить, что сегодня приедет? Позвонить…

Вика разозлилась на себя. Вот дура! Дура! Дура! Кого предупредить? Сколько это будет продолжаться? Сколько ты будешь мечтать о нем? Разве не он использовало тебя зимой как подстилку и даже имени не спросил? Разве не он отобрал всё, что у тебя было? Разве не он выставил тебя из квартиры родителей? Разве не из-за него тебе пришлось оставить институт и каждый день теперь таскаться на работу? Стоять в электричках? Мерзнуть на платформах? Дура! У него красивых, накрашенных, стройных, беззаботных толпы! Хочешь пополнить список? Вперед! С песней!

Вика кивнула Роме, вошла в приемную, села за стол и закрыла лицо руками. Как бы она себя не ругала, внутри пламенела надежда: он здесь из-за неё. Приезжал же он к ней второго января. Зачем ему это делать, если она ему опостылела? Сердце нашёптывало: «Да, да, ты – соль его желаний!», опыт смеялся: «Мало намаялась?» Вика окостенела. Положила руки перед собой и посмотрела, как они тряслись мелкой дрожью. Боже, она отдала бы остатки своей жалкой жизни за один день рядом с ним: провести рукой по морщинкам на лбу, поцеловать веснушки на плечах, посмотреть на широкую спину и тугие мышцы под кожей, найти пристанище в глазах, руках, губах, отсрочить боль.

Когда Ярослав вышел из кабинета Игоря Евгеньевича, он даже не взглянул на неё. Вика сжала кулаки так, что ногти оставили колючие отметины на ладонях. Она раскаялась в том, что слушала сердце.

Проснувшись этой ночью и лежа в темноте, она думала о прошлом и заглядывала в будущее. Она не хотела смотреть этот кинофильм, но лента воспоминаний кружила перед ней глаза Ярослава, его губы. Руки. В следующую бессонную ночь ей в голову пришли слова Цветаевой: «Я разбилась о Вас всем размахом доверия о стену». Как точно сказано. Будто про неё, про Вику. Зачем она думала о нём снова и снова? Внутренности скручивало от тоски, от невозможности возврата прошлого, и Вика что было силы, гнала от себя боль.

Пришла весна, начал потихонечку стаивать снег. Начало марта принесло солнце и тепло. Прилетели птицы и несмело принялись насвистывать в голых кустах. Ветер всё также пробирал до костей, но это был уже весенний ветер: порывистый, игривый и ароматный. Он дебоширил, хлопая листьями железа на крыше сарая, ерошил волосы прохожих, преждевременно освободившиеся от шапок, доминировал на улицах и обещал лето. Пусть нескоро, пусть взаем, но рано или поздно он клялся прибуксировать его.

Однако в середине месяца обманщик сменил направление и превратился в ледяного злюку, не оставившего ни единого теплого местечка на улице и, конечно, в её доме. Вика куталась теплее, чем в январе. Она чувствовала себя потерянной, и ей было неуютно. Новое, неведомое доселе беспокойство будто прилетело с вихрем.

В пятницу Вика ушла с работы, не задерживаясь, – сегодня они топали с Ольгой гулять. Последнее время подружка ходила как в воду опущенная: её отношения с Денисом давали сбои. Вике всё недосуг было вдумчиво поговорить, посекретничать по телефону, приехать в гости. Она так уставала на работе и в дороге, что дома, не ужиная, залезала на печь, пригревалась и засыпала. Она вообще стала спать слишком много. Клевала носом с утра до вечера. Если в электричке удавалось присесть, она проваливалась в сон тут же. «Может быть потому, что по ночам часто просыпалась?» – спрашивала себя Вика. В выходные даже вопрос не стоял «что делать»? Спать. Что же ещё?

Вика свернула на брусчатую мостовую к метро. Край неба еще розовел, а плотные перистые облака, обведенные золотистой каймой, уже стали бледно-зелеными. Сгущались сумерки, разливался вечер, успокаивающий, словно молитва. Город приятно гудел шумом автомобилей, голосами людей, топотом обуви, призывами рекламщиков. «Как только получается, – думала Вика, – жить столько месяцев вдали от центра, не дышать загазованным воздухом, перемешанным с душистыми ароматами кофеен?» Торопливый вечер встречал так хорошо, так знакомо и суетливо, что Вике захотелось сесть на тротуаре и никуда не уходить. Следить за москвичами, приезжими, огнями, загорающимися в уличных фонарях, голубями, опускающимися и поднимающимися стаями, чирикающими у обочин воробьями.