– Надеюсь, ты голодна. Тут еда из китайского ресторана, ее хватит на двоих.

– Нет времени. Я спешу. Нужно помочь матери.

Похоже, что Эндрю прилагал усилия к восстановлению отношений. Шарлотта же не видела в этом необходимости. В школе у них был короткий роман, но с тех пор прошло так много лет! Кроме того, Эндрю был их новым пастором, что не слишком способствовало теплым чувствам с ее стороны. Она не представляла себя ни в роли подружки пастора, ни тем более в роли пасторской жены.

– Ты можешь уделить мне несколько минут, Шарли, – решительно заявил Эндрю.

– Ну, пожалуй, только несколько.

Шарлотта прислонилась к столу. Эндрю принялся доставать коробки с едой. Сегодня на нем были светло-коричневые брюки и голубая рубашка. Светлые волосы коротко подстрижены и при помощи геля уложены волнами. Как всегда, Эндрю был чисто выбрит и источал запах одеколона. Шарлотта была вынуждена признать, что от его улыбки ее сердце бьется чуть чаще положенного.

– Ты не стала забирать тарелки, – удивленно произнес Эндрю, открыв кухонный шкаф. – А я уже было подумал, что придется есть из картонных коробок.

– Это новые тарелки. Мама купила их для тебя вместе с рюмками и столовыми приборами на четверых. Она не хотела, чтобы у тебя не оказалось посуды, когда ты поселишься здесь.

– Как это любезно с ее стороны. Я верну ей деньги за них.

– Попробуй, – усмехнулась Шарлотта.

– Хорошо, тогда просто поблагодари ее от моего имени, – ответил ей улыбкой Эндрю.

– Хороший совет.

– Что ты чувствуешь, когда день переезда наконец настал?

– У меня смешанные чувства. Как ни странно, мне грустно. – Шарлотта коротко усмехнулась. – Когда-то я ненавидела этот дом. Это была моя тюрьма, а мать – мой тюремщик.

– Но ведь были и добрые времена.

– Да, эти стены видели многое. Новый дом никогда не станет родным. Рождество не будет прежним без елки в углу гостиной возле камина. Это смехотворно. Я же взрослый человек… по идее, мне должно быть все равно.

– Зачем же прощаться с этим домом навсегда? Ты всегда можешь сюда приходить. Поможешь мне купить мебель, обставить комнаты.

– Я в таких вещах не разбираюсь. Вот моя мать, она в них знает толк. Она наверняка будет рада помочь тебе.

Эндрю театрально вздохнул.

– Шарли, ты когда-нибудь прекратишь?

– Что именно?

– Отказывать мне всякий раз, когда я что-то предлагаю.

– Мы не сможем отстроить прошлое заново.

– Я этого не прошу. Я говорю о будущем. – Он подошел к ней ближе и положил руки ей на талию. – Я люблю тебя такой, какая ты есть сейчас. Я нравлюсь себе таким, каким я стал. Нам было бы хорошо вместе.

Может, и было бы. Но если она когда-нибудь всерьез увлечется Эндрю Шиллингом, ей придется быть с ним честной, ведь в ее прошлом много такого, о чем лучше не вспоминать.

– Вряд ли. Тебе важна хорошая репутация. Я знаю, каково быть пастором в этом городе и каково быть спутницей его жизни. Мне ею никогда не стать.

– Тебе не надо уподобляться твоей матери. Жены пасторов бывают разные, да я пока и не говорю о браке, – быстро добавил он. – Обычный ужин вдвоем – ты и я; сходим в ресторан, поедим, может, выпьем немного вина.

– Давай начнем с принесенного тобой ужина и посмотрим, что из этого получится. – Она высвободилась и принялась раскладывать по тарелкам рис.

Эндрю выдвинул стул и сел.

– У тебя кто-то есть?

Шарлотте тут же вспомнился Джо Сильвейра. Ей не хотелось называть его словом «кто-то». Он начальник местной полиции. Он женат. Но стоит ей его увидеть, как у нее учащается пульс, даже если она не готова себе в этом признаться.

– Нет, – ответила она, видя, что Эндрю ждет от нее ответа.

– Ты не сразу мне ответила, – задумчиво произнес он.

– В данный момент для меня на первом месте моя карьера и моя мать. С меня достаточно.

– Как дела у Энни?

– Хорошо. Они прекрасно ладят с моей матерью. Признаюсь, меня удивляет, что моя мать так спокойно воспринимает беременность Энни, хотя та несовершеннолетняя, а ведь когда-то…

Шарлотт осеклась, поняв, что ступает на опасную территорию.

– Что когда-то? – уточнил Эндрю.

– Держала меня в ежовых рукавицах. Помнишь мой комендантский час? Мне было запрещено приходить домой позже десяти вечера, а ведь мне уже было шестнадцать лет. Надо мной смеялись все мои ровесники.