От гула турбин у нас разрываются уши, но он бессилен разбудить смуглое существо, которое храпит рядом со мной, — пассажира в позе поверженного воина с растерзанной грудью и повисшими в воздухе ногами.

Время от времени затяжные раскаты грома сотрясают воздух, и огненное чудовище, оторвавшись от дорожки, улетает в неведомом направлении.

Когда человек спит, кажется, что вокруг него все мертво. От признаков жизни остается только дыхание и мерные, легкие урчания в животе. Так оно и есть вокруг нас, по всей планете. Она кажется уснувшей, почти что мертвой. Только страшный гул самолетов, отрывающихся от земли с равными интервалами, но всегда как-то неожиданно, да неприятный свист тех, которые приземляются, желая набраться новых сил на аэродроме, дают знать, что умерло еще не все и где-то в мире существует жизнь.

И в тот момент, когда мы покорно смирились со своей судьбой, мы почувствовали себя уже не в каком-то определенном географическом пункте, а на земле, покрытой ночью. Вверху, в черном небе, зажглись все светильники. Настал час бога, момент, когда слышится его дыхание.

В морских портах бесконечность растягивается по горизонтали. Здесь «море» растянулось в высоту — вертикально. Отправляясь в плаванье, моряк смотрит вдаль. Вылетая на самолете, мы поднимаем глаза ввысь.

Между яркими созвездиями и кусочком земли, окруженным темнотой, пространство кажется пустым. Нет-нет да и зажжется в этой пустоте огонек — две фары как два широко расставленных глаза — и появляется саморожденное металлическое чудовище. А наш соня продолжает храпеть — мерно, благоразумно, человечно...

Время идет. Посадка задерживается. Мы должны были вылететь уже два часа назад. Некоторые наши товарищи шевелятся во сне, медленное течение времени становится ощутимым.

На что ты нас подвигаешь, Мольер!

И все же мы безмерно счастливы, что переживаем такое приключение. Теперь Япония уже далеко. Вокруг нас страны, полные тайн, — Индия, Таиланд, Цейлон, — увидеть которые нам не придется. Но эта промежуточная остановка оставит во мне воспоминание об очень простом и очень искреннем раздумье — о моей бангкокской молитве.

Самолет вылетает. В кабине пилота и штурмана сплошные вывихнутые тела: ноги повисли в воздухе, руки тащатся по ковру, две головы переплелись — так обнимаются лошади.

Лукавая заря следует за нами сзади, правее, с запада. Гималайский хребет вначале выглядит неприветливо черным, но постепенно розовеет, затем белеет. Под нами, по зеленовато-коричневой земле, протянулся влажный шланг — река Ганг.

Небо залито дневным светом.

Нью-Дели: обезьяны на крышах ангаров. Голубые сари стюардесс, распыляющих вокруг нас дезинфицирующие средства.

Полдень.

Полет Нью-Дели — Тегеран отличается особым великолепием. Инд, пустыня Тхар, соляные пустыни, шахматные доски обработанных земель, возникающих среди пустынь на подступах к крупным населенным пунктам. Какая изумительная палитра: тона бежевые, бледно-зеленые, желтые, пласты перламутра. Вот на нас смотрят глаза высохших озер, покрывшихся солыо. Вот абстрактные картины обработанных полей в коричневых, каштановых, бежевых и зеленых тонах — под ними вполне мог бы подписаться Брак. Вот разноцветные излучины берегов Инда. Вот потянулись лунные пейзажи. Там и еям на горах множество отверстий, подобных червоточинам в песке, — они говорят о присутствии человека. Погода прекрасная, воздух прозрачен. Мы приклеились носами к иллюминаторам, и тех, кто смотрит направо, зовут восхнщаться видом слева...

Афины

Если корабль «Раздел под южным солнцем» приобщил меня к морю, тому морю, которое я узнал на борту «Флориды», Эсхил, греческие трагедии, Пифагор, Гераклит приобщили меня к Греции — той Греции, которую я себе так хорошо представлял, что сразу узнал.

Студенческие волнения закрыли перед нами ворота Турции, поэтому у нас появилось трехдневное «окно». Труппа изнемогала от усталости. И в самом деле, все чувствовали себя ужасно из-за разницы в климатических условиях и пище в различных странах, из-за бессонных ночей, долгих часов, проведенных в кабинах самолетов. Наши организмы разладились.

Едва приземлившись в Афинах, мы были вынуждены отбыть пресс-конференцию, показавшуюся нам очень западной — искусной, рациональной, критической и снобистской. Мы терпеливо старались как можно лучше пройти эту таможню «знания и ума» и распрощались со всеми товарищами. «Отдыхайте и пользуйтесь случаем!» Они вполне достойны того, чтобы упиваться античной Грецией. И вот мы с Мадлен остались вдвоем, раздираемые усталостью и любопытством. Любопытство возобладало.

Первая цель — Дельфы. Каждое мгновение я резонировал как барабан. Все эти зернышки, посеянные во мне книгами и давшие ростки в воображении, внезапно лопались на каждом перекрестке, словно под воздействием чудодейственной весны. Мифология вылезала из всех пор моей кожи. Я становился деревом, птицей, животным, сфинксом.

Мы переехали Элевсин, свернули к Фивам, и на перекрестке четырех дорог я закричал:

Здесь был Эдипом Лай убит!

Шофер машины, взятой нами напрокат, подтвердил, что это было именно здесь.

Дельфы встретили нас, как положено, своими орлами и раскатами грома. Я сходил с ума... не от счастья, а от близости к тому, что я так хорошо знал. Театр, храм, где вещала Пифия. Мы прекрасно понимали, что находимся в одном из центров наивысшей «радиоактивности». Это пуп земли, здесь, на том самом месте, где и положено, — в центре окружности.