Старый череп чуть тронь, — 

Не огонь — тлен, вонь, 

Ночь везде, где день, 

День, долдонь: дань в длань, 

Ночь везде, где день, 

Тень весь день, тренъ, бренъ...

Жюль Лафорг

Внезапно сонные лица бледнеют от хилого рассвета. Перед нами пергаментное солнце, которое даже не в состоянии приподняться над горизонтом.

Нам подают завтрак. И снова ночь. Нас угощают шампанским. Еще три часа, и нас освещает сзади новое солнце, густого желтого цвета. Оно прицепилось к нашему самолету, как медная кастрюля к кошачьему хвосту. Нам приносят поднос с едой в целлофане. День — мертворожденное дитя — рассеивается. Еще бокал шампанского. Что сегодня — суббота или воскресенье?

Полная неразбериха со временем. Все на грани жизни и смерти. Теперь солнце появляется слева. Слабый свет — его нельзя назвать дневным — на некоторое время наполняет самолет. Он снова принес нам завтрак.

А этот ледяной купол, что происходит с ним? О-о! Он превращается в горы — в высокие розовые снежные горы. Это Аляска. Мы перелетели полюс. Солнце по-прежнему едва светит, но на этот раз оно выглядит молодым. Воздух прозрачен. Розовый, голубой, светло-зеленый.

Пролетаем неподалеку от горного массива Мак-Кинли, высота 6200 метров. А вот и растительность, леса.

Приземляемся в Анкоридже свежим утром, которое буквально залито солнцем. Город восхитительный, воздух прозрачен как кристалл, горные цепи привлекательны: там охотятся на медведей, ловят огромных рыб. Погода относительно мягкая. В Анкоридже царит атмосфера свободы, дальних странствий, приключений. Хочется пробыть здесь дольше, но объявлена посадка, и мы вылетаем в Токио: еще один тринадцатичасовой перелет.

Сейчас пасха. Христос воскрес, и нас ждет Будда. Достав свой сюрприз, я угощаю шоколадными яйцами членов труппы, пассажиров, экипаж самолета Справа Берингов пролив, торосы прибрежного льда, растрескавшегося от весеннего солнца... Нам подают ужин!..

Мы летим над Тихим океаном. Показалась лионская земля. Путешествие практически закончилось... осталось еще каких-то несколько часов. Командир корабля любезно приглашает меня в свою кабину. Эта Япония — страна, название которой звучало во мне как во сне, наконец здесь, во всей своей реальности, и вместе с ней реальна вся тяжесть предстоящего турне — мы выступим в четырнадцати городах менее чем за три месяца. Четырнадцать раз придется собираться с силами, напрягать зрение и слух, добиваясь расположения публики с первой же минуты. Четырнадцать раз придется отбрасывать усталость, навалившуюся в предыдущем городе, заново обретая свежесть и воодушевление, чтобы предложить их следующему городу. Четырнадцать раз нашему техническому персоналу придется упаковать и распаковать четырнадцать тонн необходимого реквизита. Ведь мы везем с собой все вплоть до чайной ложки. Ничто не должно быть потеряно: чашка, пара чулок, перчатки, кольца, портреты. Весь этот ожидающий нас впереди груз давит мне на мозги.

И вдруг в кабине начался потоп. Вода струится отовсюду. Видя мое удивление, экипаж заливается смехом.

— Так всегда бывает, — говорит командир корабля. — Пока мы снижаемся, обледенелый самолет оттаивает. Видите там, вдалеке, дым? Это Токио.

Появились джонки; море изборождено водорослями — это наши первые японские эстампы.

Япония

С того дня, как я посвятил себя театру, меня привлекает японское искусство. Актерские династии, наука человеческого тела, владение голосом, понимание замедленного движения, повышенная сосредоточенность, искусство маски, максимальное использование актером средств выразительности — все это представлялось мне идеалом, к которому надо стремиться.

Разумеется, не может быть и речи о том, чтобы мы чувствовали так, как человек Востока. Но, оставаясь людьми Запада, мы можем настроить себя, по крайней мере внешне, в унисон с его природным темпераментом.

Если разложить стиль театра но на составные части, не напомнит ли он нам античное греческое искусство?

Ситэ — актер в маске, главное действующее лицо, В аки — корифей, партнер главного действующего лица. В том и другом театре есть хор и инструменты. Одна сцена плавно переходит в другую.

Когда-то оба темперамента дополняли друг друга. Разделились они лишь в относительно новое время, должно быть, после Саламина, в эпоху Платона: «единая клетка» человечества распалась на две — Восток и Запад.

Если я правильно понимаю, йога созерцания учит, что надо, забыв мир, обрести себя. И тогда говорят, что это иллюзия. `A йога действия учит, забыв себя, слиться с миром. И тогда говорят, что это аллюзия.

Противоречия тут нет. Это две различные энергии, как мужская и женская, которые не борются между собой, а необходимы друг другу.

История дает примеры стремления во что бы то ни стало восстановить одни народы против других — якобы соперников и врагов. На самом же деле у каждого народа свое место на земле, и они не могут быть врагами. Их просто натравливают друг на друга — вот и все.

Путешествуя по различным странам, я все время улавливал эти два течения.

Душа японского народа представляется мне по своей сути женской. Я не имею в виду ничего уничижительного. Наоборот, когда мир болен, именно женщина помогает ему возродиться.