Поскольку спектакль начинается в шесть тридцать, с половины десятого утра мы бродим по улицам и, как положено туристам, незаметно уклоняемся к улочкам особого квартала. Здесь японский фонарь говорит сам за себя. Очаровательное, привлекательное место. «Сутенеры» н в самом деле охраняют своих подопечных. Двое из них подходят ко мне на углу:

— «Дети райка»?

— Да Батист?!

— Да, да.

Они исчезают, а мы продолжаем экскурсию. Пять минут спустя они возвращаются с букетом цветов... Наш вечер закончился в кабачке, где мы пили с ними саке.

Пусть говорят мне что хотят, 

Но сутенеры в Фукуоке 

Поистине чаруют взгляд!

В Токио мы испытали полное счастье. Школы но, ужины с гейшами, приемы, устроенные местными актерами, импровизации обеих сторон, музыка и танцовщики императорского дворца, борьба сумо, близкое знакомство с актерами кабуки и т. д.: я чувствовал, что становлюсь японцем. Не иначе как я был им в другой жизни. Я подружился с одним ситэ из династии Кандзэ. Я охотно прошел бы стажировку в школе но.

Мы закончили сезон представлением «Гамлета». И актеры и технический персонал — все чувствовали себя обессиленными, выпотрошенными. Отправляя в конце сцены факел за кулисы, я чуть не убил Пьера Бертена. Машинист, которому обычно поручалось принять у меня из рук факел, заблудился в нагромождении декораций. Я услышал звук, как при разбивании яйца, и увидел, что Пьер Бертен — Полоний рухнул на пол.

Почему именно в этот момент, когда мой персонаж продолжал играть, мой Двойник читал «Аве Мария»?

К счастью, Полоний уже отыграл свою роль, и мне оставалось только пронзить его шпагой через занавеску, а в дальнейшей программе труппы Бертен не участвовал. Он вернулся в Париж первым боингом с лицом цвета баклажана. Единственное, в чем он меня упрекнул, было:

— Когда ты играешь Гамлета, ты становишься ненормальным!

В подобных турне мы всегда обходимся без дублеров — они нам не по карману. Закон цирка становится тираническим. Поэтому каждый актер инстинктивно напрягает всю свою волю. Зато в последний день катастрофы следуют одна за другой: ангина, потеря голоса, воспаление среднего уха, вывих колена, обострение ишиаса, страшный приступ печени. Наша воля «оттаивает», как пролетевший над полюсом самолет.

Нас часто спрашивают, правда ли, что актер раздваивается. Лично я всегда осознаю, что нахожусь в театре. Однако мои человеческие реакции меняются в зависимости от характера персонажа, которого я пытаюсь воплотить. Например, если во время «Гамлета» произошла заминка с освещением, я, режиссер, реагирую на это, как принц Датский. Другой пример. Стоит мне облачиться в театральный костюм — и обручальное кольцо начинает мешать — я вынужден его снять. Но по окончании спектакля меня смущает отсутствие кольца, и я непременно снова надеваю его.

Почему я испытываю желание принять душ перед спектаклем? У меня такое ощущение, словно я должен очиститься от всех миазм.

Мы покидали Японию в дождь — еще один японский эстамп. Все — и они и мы — опечалены предстоящей разлукой. При мысли, что некоторые чудесные моменты никогда не повторятся, невольно становится грустно. Мы провели незабываемый месяц: целое прошлое, достойное осветить путь, лежащий перед нами.

Ночь Бангкока

Бангкокский залив заслуживает свою репутацию. Самолет приземляется на дорожке, развернутой на воде. Стюардессы, похожие на китаянок, в юбках с разрезом сбоку, приоткрывающим длинные ноги, будоражат воображение молодых людей.

Командир корабля компании «Эр Франс» перед вылетом получил разрешение покружить нас над заливом. Сампаны! Целые жилые кварталы на воде! Я охотно заблудился бы в них на несколько дней.

Промежуточная посадка в Сайгоне была удушливой: большое оживление, толчея, атмосфера парилки. Впереди Бангкок. Четверо наших молодых товарищей, не участвующих во второй половине турне, попросили разрешения отделиться от труппы, чтобы посетить за свой счет Ангкор. Это очень умно с их стороны. Мы желаем им счастливого пути, и они исчезают в темноте.

Должно быть, по местному времени час поздний, так как аэропорт кажется нам погруженным в сон. Время тянется медленно. Погода теплая, и мы направляемся к террасе, где в шезлонгах и больших низких деревянных креслах дремлют смирившиеся путешественники. Никто уже не разговаривает, усталость берет свое. Живыми остались только большие насекомые — с адским шумом скатываются они по взлетной дорожке к основанию террасы, медленно вальсируют вокруг «лица нелетного состава», которое отмахивается от них флажком, — крошечный укротитель, заставляющий перестраиваться слонов.