– Ну, возможно, - протягиваю я, - твоя мама просто ищет себя.

– В сорок шесть?

– Никогда не поздно, Лиз. К тому же, я читала, что фиолетовый цвет – цвет таинств и самопожертвований.

– А еще этот цвет – цвет депрессии. В следующий раз придется ехать на похороны ее совести и вкуса. Я пробыла с ней почти все лето, а мы толком и не поговорили. Постоянно был рядом этот умалишенный дизайнер. Ты бы видела, какую одежду он шьет.

Я усмехаюсь, а потом вдруг почему-то вспоминаю Эриха. Вспоминаю, как зашивала его рану, как укрывала теплым одеялом... Встряхиваю головой и сцепляю в замок пальцы, ощутив себя вновь грустной и потерянной. Когда этот человек испарится из моих мыслей?

– Ты чего? – спрашивает Лиз.

– Я?

– Нет, я. Ты мнешь ладони, значит, тебя что-то волнует.

– Просто…, - запинаюсь и поджимаю губы, - многое произошло, пока тебя не было.

– Да уж. Я слышала о стипендиях. Мой отец в ярости! Он перевернул сегодня стол в кабинете, представляешь? Я его таким давно не видела.

– Людям не по нраву, что Нижний и Верхний Эдем сталкивают.

– Не просто сталкивают. Нас заставляют контактировать, принимать друг друга. Это ведь чушь, согласись. Кому нужны-то проблемы? Трудно представить, во что превратится университет, когда приедут эти дикари.

– Они не дикари.

– Откуда знаешь? Будто бы общалась хотя бы с одним из них.

– Общалась, - вдруг горячо восклицаю я и вижу, как лицо подруги вытягивается. Тут же я жалею, что не прикусила язык. Черт. – То есть…, я…

– Подожди. Что? Ты серьезно? – Лиз округляет глаза. – Не шути так, подруга.

– Это вышло случайно!

– О, нет. Не может быть…

– Его ранили. На площади, и он почему-то оказался здесь. Я помогла ему.

– Святая Мария и Иосиф, - задыхается девушка, - ты спасла жизнь одному из них? О, твой отец сдерет с тебя шкуру! О чем ты только думала?

– Никто об этом не знает. И не узнает.

– Адора, иногда мне кажется, что у тебя не все в порядке с головой. У меня даже есть своя теория на этот счет.

– Какая еще теория?

– Теория о том, что тебе жить надоело, и ты пытаешься накликать неприятности. Как ты думаешь, спас бы он тебя, если бы ты в этом нуждалась? Нет. Дикари только и думают о том, как бы сжить нас со свету. Вспомни, что они сделали с Джорданом? Или же ты уже забыла, как весь городок стоял на ушах?

– Джордан был идиотом.

– Если бы всем идиотам ломали ноги, Верхний Эдем славился бы инвалидами.

– Он сам напросился, как и каждый, кто ходит на площадь, махать кулаками.

– И, тем не менее, это не помешало тебе спасти дикаря. – Хмыкает Лиз. – Сама себе противоречишь, Дор. И где он сейчас?

– Не знаю.

– Как это не знаешь?

– Мы не виделись почти месяц. Думаю, он вернулся к своей семье.

– И какой он? Неотесанный, верно? Папа говорит, что они варятся в своей злости, и им нельзя доверять. Нечастные люди.

– Он был вполне нормальным, - осторожно шепчу я.

– Нормальным? Это как вообще?

– Он не кидался на меня и не орал, и он воспитанный, пусть немного грубый. У таких людей много достоинств, Лиз. Я уверена, он никогда бы не сделал мне больно.

– О, ты его защищаешь.

– Нет! Он просто…, - глубоко выдыхаю, - он заставлял меня смеяться.

– Это не так-то сложно, когда хорошо тебя знаешь.

– Выходит, случайный незнакомец знал меня лучше остальных.

Подруга недоуменно отворачивается и начинает кусать губы. Она всегда так делает, когда волнуется. Во время итоговых тестов ее губы в мелких красноватых трещинках.

– Тебя всегда тянуло к ним, ты сумасшедшая, Дор.

– Все в прошлом.

– Но ты думаешь об этом до сих пор.

– Не думаю, - вру я и громко выдыхаю. – Давай мы сделаем вид, что я тебе ничего не говорила. Лучше пойдем на улицу, погода – замечательная, а уже через пару дней времени на прогулки не будет.

– Это у тебя его не будет, - отмахивается Лиз, смеясь. – Я не так помешана на учебе.

Это потому, что ты не пытаешься сбежать от своей семьи, а я лучше погрязну лицом в книгах, чем выплыву наружу и столкнусь взглядом с родителями и братом. Каждый раз это предотвращает конфликты и ненужные встречи, и я отчаянно поглощаю знания, ведь у меня нет иного выхода. Только так я оказываюсь вдалеке от своей семьи, и только так мне не приходится ощущать себя брошенной и покинутой.

Я не произношу мыслей вслух.

***

Утром понедельника я надеваю белую юбку-карандаш и черный пиджак, под стать университетской форме. На груди у меня герб Андреа Висконти, маркиза Миланского, на котором изображены два льва, держащих корону. Волосы я сплетаю в косу. Она выходит пышной и блестящей от солнца, будто я вплела золотистые нити.

Университет Висконти – исследовательский университет, расположенный на берегу Броукри к северу от стены. Средневековый фасад вводит всех заблуждение, поскольку за ним прячется современное здание – сердце университета. Большинство ребят, так же как и я, прячутся от родителей в библиотеке, – такой же широкой, как и река, на которой стоит наш город, – или в исследовательских центрах. В коридорах всегда полно людей, одетых в черно-белую форму, с яркими гербами на груди, смеющихся и молчащих, избалованных и застенчивых, счастливых и одиноких. Здание высокое с куполообразной крышей и пятью колоннами, удерживающими массивную, желтовато-серую конструкцию, а перед главным входом расположена квадратная мини-площадь, где часто собираются студенты до начала семинаров или лекций. Сегодня здесь не найти свободного места. У ступеней столпились репортеры, то и дело щелкают вспышки камер, и стоит такой гул, что я невольно морщусь и прикрываю ладонями уши. Просто невыносимо.