Я знаю, что не могу тянуть, потому захожу в палату номер двадцать три и начинаю, молча, поливать бензином пол, шторы, мебель, не моргнув глазом.

– Что происходит? – Не понимает Хельга. Она лежала на кровати, когда я пришла. У нее дикий вид. Она неуклюже приподнимается. – Кто здесь? Что вы делаете?

Не отвечаю. Я занята. Выливаю содержимое канистры и откидываю ее в сторону. Та со стуком налетает на стену, и по комнате разносится неприятный треск, будто сломалась чья-то жизнь. Так и есть.

– Что вы делаете? – Вопит Хельга. Думаю, она уже почувствовала запах, потому что на изуродованном лице у нее возникает леденящий душу ужас. Женщина падает с кровати и, пошатываясь, поднимается на ноги. – Саманта? Саманта, что вы делаете? Прекратите! Я не понимаю, я не…

– Меня зовут Адора, - равнодушно поправляю я.

– Адора? Вы не можете, вы же не такая, вы же…

– Один человек мне сказал: обида сменяется злостью, а злость – мыслями о страшной смерти.

– О чем ты говоришь?

– Вы обидели меня, миссис Штольц.

Я подхожу к женщине и грубо срываю с ее шеи медальон с именем Катарины. Она в ужасе вытягивает руки.

– Не надо…, не надо! – Она надеется сбежать. Я поворачиваюсь к ней спиной, а она в ту же секунду спотыкается о собственную трость, лежащую около кровати. Она падает, но я не смотрю на нее. Я стала другим человеком. – Помоги мне, прошу тебя, я делала это из-за дочери, я делала это ради Катарины!

Я останавливаюсь у двери. Морщу лоб и думаю: любовь не убивает? Эрих ошибался. Любовь косит похлеще болезней. Любовь – самая страшная сила, вмиг становящая лютой ненавистью. Любовь и есть безумие.

Я достаю из кармана зажигалку Мэлота и нажимаю на кнопку. Вспыхиваю пламя.

Смотрю на него, будто завороженная, шепчу:

– А я делаю это ради брата.

И бросаю зажигалку на пол. В ту же секунду за моей спиной взвывает пламя. Теплое и горячее оно ударяет по мне и подталкивает вперед. Я плетусь к выходу, а позади горят и трещат стены. Слышится крик Хельги. Она взвывает о помощи, но никто ей не поможет.

Монстры порождают монстров. Боль влечет за собой другую боль. Пережить потерю возможно, но прежде потерять кого-то должен тот, кто заставил страдать тебя. Око за око.

Окна взрываются, когда я выбегаю в халате из больницы. Медсестра бежит ко мне и кивает, говорит «спасибо», что сообщила! Ты спасла стольких людей. А я киваю. Да, так и есть, я спасла стольких людей, но лишь в том лживом мире, в котором мы живем.

Здание орет, как животное. Пламя пожирает его, и впервые Нижний Эдем озаряется светом. Люди сбегаются к костру, хватаются руками за головы и кричат, а я ухожу, тихо и равнодушно переставляя ноги. Халат и повязку складываю в пакет. Никаких следов. Хотя я уверена, что следов достаточно. Я усмехаюсь, потому что знаю: всем наплевать. Меня не хватятся, меня не будут искать. А если найдут – опустят руки. В Верхнем Эдеме хорошая судебная система, где оправдать виновного куда проще, чем наказать виноватого. Потому я не волнуюсь. Я в Верхнем Эдеме. Я там, где прощают даже самые страшные ошибки.

Я возвращаюсь домой. От меня пахнет горелым. Сбрасываю с плеч куртку и плетусь в свою комнату. Внезапно по пути я встречаю маму. Она стоит у камина, облокотившись об него свободной рукой. В другой у нее бокал с виски. Мы смотрим друг на друга. Такие похожие и такие чужие. Мама молчит, тогда действую я. Достаю из кармана медальон. Он поблескивает от огня, ревущего под ногами. Я кидаю медальон на пол и поднимаю взгляд.

– У тебя больше нет сестры.

Разворачиваюсь и ухожу. Поднимаясь по лестнице, я слышу, как разбивается бокал, и раздается громкий всхлип. Она плачет, и на какое-то мгновение меня сражает шок. Разве так бывает? Разве такое возможно? Я знала, что рано или поздно стены поместья де Веро содрогнуться от плача, но думала ли я, что источником окажется ледяная Сьюзен?

Я встряхиваю головой. Не хочу об этом думать. Я поступила верно. Я отомстила за брата. Я должна была, он умер, потому что…, потому что…

Я запираюсь в комнате. Припираю спиной дверь и застываю. Почему умер мой брат? Возможно, он умер от нашего образа жизни. Ото лжи. И тайн. Возможно, он умер, потому что в его семье одни убийцы. Теперь и я убийца. Убийца.

Нет. Хватит себя накручивать. Все в порядке. Ничего не произошло. Я встряхиваю головой и включаю музыку на ноутбуке. Мои руки не трясутся, когда я выбираю трек. Да, почти не трясутся. Из колонок на меня обрушивается, будто водопад, таинственная, тихая мелодия, и я невольно откидываю назад голову, почувствовав, как по спине пробегает стая мурашек. Я погружаюсь в транс. Внезапно меня больше нет, я где-то высоко, плаваю над кроватью, витаю по воздуху вместе с пылью. Закрываю глаза, двигаюсь в такт музыке и не чувствую буквально ничего. Не слышу мыслей и не слышу стука сердца. Я покачиваюсь в сторону, поправляю волосы, затем упираюсь ладонями в шкаф, застываю на пару секунд и непроизвольно, нехотя, повинуясь животным инстинктам, под громкий взрыв в колонках, сбиваю с полок книги. Это они виноваты в том, что я никогда не жила реальностью! И это они виноваты, что я не жила, а мечтала, обманываясь слепо, безудержно, рьяно. Я верила, как идиотка, как наивный ребенок, что все истории хорошо заканчиваются. Что хорошие люди остаются хорошими людьми. Я была слепой, я ничего не понимала!

Отскакиваю в сторону, пинаю ногой поваленные книги и кричу, что есть мощи. Моя злость превращается в наваждение. Со слезами на глазах, с дрожащей от ярости грудью, я набрасываюсь на собственные стены, как на решетку, удерживающую меня в камере годы и месяцы. Я смотрю на надписи, на фразы: будь сильной, верь, не сдавайся, и задыхаюсь, не в состоянии держать себя в руках. Будь сильной? Что это значит? Дай отпор? Ответь? Убей? Что я имела в виду, когда выводила эти слова! Я хочу уничтожить все это. Хочу не видеть эти предложения, не вспоминать, как выводила их неопытной рукой, еще чистая и живая, не тронутая жизнью, не сжатая в ее гигантский кулак.