Способность человека контролировать желания своего желудка.

– Собирайся, я подожду тебя в машине, - в последний раз бросив на Клео суровый взгляд, Эвелин демонстративно тяжело вздыхает.

Пусть думает, что она действительно верила в неё.

Когда Эвелин выходит, секретарши дочери уже нет. Остались лишь смотанные наушники, несколько стикеров, прилепленных на монитор компьютера и заполненное бумагами мусорное ведро.

Обходя ряд идеальных рабочих мест, созданных из картона, Эвелин уже почти настигает дверей лифта, когда видит Джейми.

– Джейми, - слова сами собой вылетают наружу.

Девушка оборачивается, перебрасывая мобильный из одной руки, в другую.

Её чёрные волосы водопадом нефти скатываются по плечам, и, заметив Эвелин, Джейми тяжело вздыхает.

Она именно такая, какой Эвелин хотелось бы видеть Клео.

С ледяным, прожигающим иголками насквозь, взглядом, стопкой бумаг подмышкой и в идеальном платье.

Тёмно-зелёное, практически сливающееся с оттенком её глаз, едва достающее до колен.

Походкой модели Джейми подходит к Эвелин, и её совершенные пальчики с ноготками, выкрашенными в чёрный лак, скользят по мобильному, отключая его.

– Эвелин. Не знала, что ты здесь.

– Хочу поужинать с Клео, - отвечает, Эвелин, слабо кивая. – Как твои дела?

– Отлично, - раздражённо закатив глаза, Джейми подаётся вперёд. – Ты уже слышала о нашей вчерашней летучке?

– Да, мне рассказали... о её идеях и… новшествах.

– Неслыханная глупость, - шипит Джейми.
– Она хочет добавить душевности журналу, какая чушь! Я читаю этот журнал с детства, и я не хочу слушать бумажные сопли невидимых людей! Это журнал мод, а не нытья.

– Я понимаю, о чём ты, - Эвелин бросает опасливый взгляд в проход, надеясь, что Клео ещё не вышла. – Перед выходом журнала я приеду с советом директоров. Мы завалим каждую её идею на корню. Сначала она опозорится, рассказывая о чуши, что забрела в её голову, а потом будет делать только то, что я скажу.

Улыбнувшись, Эвелин пожимает плечами.

– Как и всегда было, милая.

Джейми зло усмехается, Эвелин приходит в восторг от крохотной морщинки, что появляется на лбу у девушки, когда её глаза окрашиваются в болотный оттенок ненависти.

– А что насчёт бюджета на съёмку новой коллекции? Она его урезала! Почти на десять процентов и отказалась от четырёх страниц рекламы.

Эвелин судорожно вздыхает, прижимая руки к груди.

– Боже, дай мне сил… она гонит меня в могилу. Целенаправленно уничтожает, и кто после этого смеет говорить, что я плохая мать?

Проведя рукой по плечу Джейми, Эвелин кивает девушке и исчезает в лифте.

Её ждёт трудный вечер.

~***~

Wallse.

Один из лучших ресторанов Нью-Йорка, где каждый вечер собирались избалованные, желающие покрасоваться перед остальными, зажиточные лицемеры.

Клео ненавидела это место с детства.

Потому, что Эвелин здесь все знали.

Стулья едва ли не сами отодвигались, когда она подходила к столу, а официанты были готовы свою голову зажарить, лишь бы угодить.

Но, всё же здесь было красиво. Резные стулья с дощатыми спинками, свечи в высоких канделябрах, на стенах картины маслом, создававшие ощущение уюта, уединения.

Столики были развёрнуты к стенам, в центре всего один, за ним сидели редко, в основном, если посетители курили.

В остальном, люди заходили, смеялись друг другу в лицо и выбирали тёмный угол, чтобы скрыться от любопытных глаз, затерявшись среди неровных мазков чужих картин.

Эвелин обожала столик в крохотном уголке ресторана. Над ним висела картина, изображавшая двух любовников в смятении ветра.

Он был тёмно-розовым, срывал их одежду, трепал волосы, искажал черты, и каждый раз, приходя сюда, Клео надеялась, что взгляд девушки станет равнодушным, а руки парня ослабнут, и он будет готов выпустить её в жестокий мир ветра.

Только ничего не менялось.

Клео взрослела, а они всё так же стояли на этом холсте, спасаясь от дикой стихии, пытаясь, держаться друг за друга.

Их встретил Марк. Любимый официант Эвелин.

Ему было всего семнадцать, когда он впервые обслуживал их столик.

Клео помнила его кудри, счастливую улыбку и то, с каким упорством он поднимал её стаканчик с мороженым, что она роняла на льняную скатерть каждые пять минут, отвлекаясь на каждого постороннего.

Сейчас ему было уже тридцать пять. Он, наконец, смог укротить свои кудри, и теперь они превратились в послушные волны. Его улыбка больше не была такой счастливой, а Клео уже забыла, каким на вкус было то мороженое.