Скоро за окнами наметились вечерние сумерки. Она опустила штору и зажгла свечу. В ее хозяйстве, как и у Мурто, не было керосина, хотя лампа занимала свое место, подвешенная над столом к потолку. Решив дождаться полной темноты, он снова взялся за журналы. Она рано накормила детей и рано уложила их спать в задней комнате. А потом подошла к нему и стала смотреть через его плечо на журнальные картинки. При этом она пояснила:

— Они от Айли Мурто мне остались. От дочери старого кожевника.

Он кивнул головой и спросил про одну из журнальных красавиц:

— А это что за краля?

Она всмотрелась, опершись рукой о его плечо, и ответила:

— Это Бэтт Дэвис, знаменитая американская киноактриса.

— Она немного на тебя похожа.

Женщина усмехнулась:

— Далеко мне до нее.

Он продолжал перелистывать журналы, чувствуя со руку на своем плече. Она спросила:

— А у тебя далеко такая?

Нет у меня такой.

— А какая? Черноглазая?

— Никакая. Я же не спрашиваю, каков твой Эйно — Рейно.

— Эйно — Рейно? Да ты что? Или шутишь?

— А почему бы мне и не пошутить?

— А зачем это нужно?

— Чтобы сделать вид, что я ничего не знаю.

— Да, так оно и получается. Надо ничего не знать, чтобы считать Эйно — Рейно за одно лицо да еще навязывать его мне, когда у них давным-давно свои жены взяты из Такаярви. Разве не из-за них они и в лес-то ушли, после того как убили трех эсэсовцев? И уж кому, как не тебе, знать главных атаманов своей дезертирской шайки. Плохая эта шутка.

Он виновато улыбнулся и еще усерднее зашелестел журналами. Но он знал, что делал, отпуская такие шутки, и после того, надо полагать, уяснил себе окончательно все, что касалось Эйно — Рейно. А уяснив, что было нужно, он поднялся с места и сказал:

— Мне пора.

Она сняла руку с его плеча, но в ее голубых глазах, обращенных к нему, затаилось что-то тоскливое. И, глядя на него снизу вверх, она сказала тихо:

— Юхо!

— Что?

— Не торопись.

— Нельзя.

— Останься еще, Юхо. Куда тебе спешить? А у меня ты можешь прожить хоть неделю. Никто тебя здесь не найдет.

Он молча снял со стены и надел на себя полушубок.

— Юхо, останься хоть до утра.

— Нельзя, Майя.

Она взяла его за руку и повернула к себе лицом.

— Я тебе что-нибудь плохое сделала?

— Нет, нет, что ты! Ты же меня от смерти спасла.

— Так зачем же ты бежишь от меня? Или я такая уж дурная?

Он еще раз внимательно, оглянул ее. И тут он заметил, что на ней вместо простой полотняной блузки и старой юбки было надето новое, нарядное платье. Он, конечно, не мог не догадаться, что это она для него переоделась. Но мысль о тех, кто мерз в это время среди лесных снегов у Сювяйоки, болея сердцем за его судьбу и ожидая от него благоприятных сигналов, мысль о тех была в нем сильнее интереса к ее новому платью и к причине, заставившей это платье красиво обтянуть молодое женское тело. Ничем иным нельзя объяснить его невнимания к таким заманчивым вещам. И, подчиняясь этой мысли, он осторожно отвел от себя теплую руку женщины и спросил:

— У тебя лыжи где?

Женщина села за стол и тихо заплакала. Чужая женщина из чужой, враждебной ему земли плакала оттого, что он собирался уйти от нее. Он сказал:

— Зачем же плакать? Ведь я чужой для тебя. Ты меня выручила, и за это тебе большое спасибо. А теперь я должен уйти.

Женщина горько усмехнулась, глядя блестящими от слез глазами на пламя свечи, и сказала:

— Не выручила я тебя. Ты бы все равно убил их всех. Тебе не нужна была моя помощь. Я это поняла еще в сенях. Ты ворвался как буря, как огонь. Ты сильный, как Юсси Мурто, но в тебе больше огня, и потому ты вдвое сильнее. Останься!

Она снова потянулась к нему, но он спросил:

— Твой муж давно убит?

Она взглянула на него с укором:

— Зачем его вспоминать сейчас? Он убит и пусть убит. Бог с ним. Он был маленький, злой и все копил, копил… каждый гвоздь. А у тебя широкая душа. Разве можно вас рядом ставить!

Он застегнул полушубок и повесил на шею автомат, а запасные обоймы распихал по карманам, попросив ее упрятать подальше сумку из-под них и офицерский китель. Мешок с продуктами он тоже оставил женщине, взяв себе в карман только кусок сала. Как видно, он старался избавиться от всего, что могло вызвать к нему подозрение у финнов. К вещам такого рода он отнес даже сахар, превосходивший своими размерами куски финского пиленого сахара. Но от немецкого пистолета не рискнул отказаться. А женщина тем временем говорила:

— Подождал бы хоть Эйно — Рейно. Они тоже должны прийти на днях к своим женам. И сюда зайдут. И к старому кожевнику, который для них как отец родной. Вместе и уйдете. Останься.

Но он сказал:

— Дай лыжи.

— Останься, Юхо!

— Нельзя.

— Ну, еще немного…

— Нет, нет. Но ты мне покажешь дорогу? Я с этой стороны туда еще не пробирался…

Она вздохнула:

— Пойдем.

Накинув пальто и вязаный платок, она вывела его на дорогу. Снег звенел под их ногами. Пока он подгонял крепления лыж к своим сапогам, она подробно рассказала, как он должен двигаться с этой стороны по лесу, чтобы не миновать хижины спятившего охотника. Он выпрямился и сказал, примеряясь к палкам: