Юхо подумал немного и скинул полушубок, а заодно и офицерский китель. Ставя мешок в угол, он вспомнил, что в нем находится, и спросил:

— А ты сама поесть не хочешь?

К его удивлению, она ничего не ответила. Тогда он внимательней взглянул на ее лицо, на всю ее фигуру с головы до ног. Нет, она была достаточно полна для женщины своего возраста. И то, что так туго распирало спереди ее белую кофточку, могло бы украсить любую другую женщину. Но щекам ее недоставало румянца. Это он, конечно, сразу же отметил про себя и без колебания развязал мешок. Бледность женщины легко объяснялась военным временем, заставляющим ее расставаться с маслом, которое она получала от двух коров. Этим же можно было объяснить отсутствие настойчивости в ее голосе, когда она сказала:

— Ты не выдумывай. Тебе ведь в лес идти надо.

— Ничего. У нас там все есть.

С такой быстротой усвоила его голова то, что касалось леса. Он выложил на стол буханку хлеба, побывавшую у порога старого Илмари, пригоршню сахару, кусок свиного сала и банку консервов. Она сказала:

— Это какой-то не наш хлеб. Неужели это чистая рожь?

— Чистая. Ты возьми, попробуй.

— Отрежь сам.

— Возьми, возьми. Это все твое.

— Все? Ты не выдумывай!

Она пыталась отвести его руку, но он подвинул к ней все выложенные продукты и повернулся к стене, чтобы повесить на вешалку полушубок и офицерскую куртку. Оставшись в одном коричневом свитере, он казался еще стройнее и выше, привлекая ее взгляд видом своих широких плеч. Что-то новое появилось в ее светло-голубых глазах. Она сказала, вставая с места:

— Я сейчас обед устрою. Только забегу к старому кожевнику. Он сегодня тушу бычка собирался разделывать. Мяса мне обещал. Ты посиди немного, я сейчас…

Она сняла со стены пальто и направилась к двери, но Юхо загородил ей дорогу:

— Не надо. Не ходи никуда.

Он слегка оттолкнул ее от двери и при этом нечаянно коснулся ее груди. Пальцы его уткнулись во что-то мягкое, теплое, податливое, и он сразу же отдернул их. И в это время их взгляды встретились. Она повторила тихо: «Н пойду» — и двинулась прямо на него. Он вынужден был взять ее за плечи, чтобы остановить. Плечи ее тоже были теплые и мягкие. Напирая на него грудью, она сказала:

— У него и вино есть. Я принесу тебе бутылку, хочешь?

— Ничего не надо. Иди садись.

Но она продолжала стоять почти вплотную к нему, опустив глаза, и один из ее белокурых локонов касался его богатырской груди, обтянутой коричневым свитером. Он взял из ее рук пальто и, повесив его на прежнее место, повторил:

— Садись!

Она повернулась лицом к столу, но не села. Лицо ее выражало досаду. На столе по-прежнему нетронутыми лежали хлеб, свинина и сахар. Она позвала:

— Кэрту! Лиза!

В комнату снова робко вошли обе белоголовые девочки. Женщина дала им по куску хлеба и сахару и отослала обратно. Юхо спросил:

— А почему сама не ешь?

Женщина сказала:

— Я тебе кофе сварю.

— А сама будешь пить?

— Буду.

— Вари.

Он провел у нее весь короткий зимний день до вечера. Два раза ему пришлось хватать свои вещи и прятаться в чулан. Однако все обошлось благополучно. Никто больше не заходил на двор к молодой вдове. Только после второй тревоги она вернулась в дом со двора встревоженная и рассказала, что видела двух парней из местного отряда «Суоелускунта». Один из них сказал ей: «Достукался ваш Юсси Мурто». Она спросила, что случилось, и он ответил: «А то, что сняли его немцы с охраны моста и своих солдат поставили. Нет нам теперь из-за него доверия». Передав этот разговор своему тайному гостю, женщина сказала озабоченно:

— Не сходить ли мне к старому кожевнику?

Юхо спросил:

— Зачем?

— Узнать, что там стряслось у Юсси. Может быть, им помощь в чем-нибудь нужна.

Но Юхо отговорил ее идти к старому Мурто, и она с готовностью осталась дома. И опять он продолжал сидеть в ее чистой, светлой комнате, перелистывая незнакомые журналы, присматриваясь к чужой, незнакомой жизни и с нетерпением поглядывая в окно. Она сходила за дровами, попутно подбросив сена коровам, лошади и овцам на скотном дворе. Вернувшись, опять осталась в одной белой блузке, чтобы удобнее было хлопотать у горячей плиты. Но она ничего особенного ему не приготовила, только сварила кофе с молоком и поджарила два куска какой-то крупной рыбы. Он спросил, кивая на рыбу:

— Откуда это у тебя?

Она пояснила.

— От Эйно — Рейно. Это в Такаярви такая рыба водится.

— В Такаярви?

— Да. Ведь у вас там с ними постоянная связь через болота. Я же знаю.

— А-а! Да, да.

Он взялся за вилку, но не перестал поглядывать в окно. Зная, куда направлены его мысли, она сказала:

— Морозно сегодня.

Он кивнул головой. Она продолжала:

— А к ночи мороз, похоже, усилится.

Он и с этим согласился. Пробуя перенести его согласие на кое-что другое, она сказала:

— Трудно в такой мороз идти по лесу одному, да еще ночью. Заблудиться можно и замерзнуть. Не разумнее ли переждать погоду, сидя в тепле? Правда?

На это с его стороны не последовало знака согласия. Тогда она сказала:

— Почему не ешь?

— Я ем.

— А рыбу не тронул.

— А я уже сыт. Спасибо.

— Выпей еще кофе.

— Не хочу.

— Почему?

— Чашка мала.

Он сказал это в шутку, но чашки у Майи действительно походили скорее на игрушечные, чем на настоящие. И молочник с кофейником были им под стать. Юхо уже выпил четыре чашки и, конечно, выпил бы еще двадцать четыре таких наперстка, но он сделал вид, что с трудом одолел четвертую, и отодвинул ее, повернувшись лицом к окну.