— Спятившего охотника?

Она повторила:

— Ну, да. Вот у которого вы все укрываетесь там вместе с близнецами.

— С близнецами?

Женщина пробормотала грустно: «Охота тебе опять шутить» — и умолкла. А он сказал:

— Ну, прощай.

Она подошла к нему ближе. Он понял, чего хочет женщина, и на этот раз у него не хватило духу ей отказать. Воткнув палки в снег, он сдавил ее в объятиях с такой силой, что у нее хрустнули суставы, и влепил в ее холодные от мороза, мягкие губы крепкий поцелуй, исторгнувший из ее груди стон от боли и радости.

Эта ночь была такая же, как всякие другие зимние морозные ночи. И хвойный лес, утяжеленный обилием снега, приумолк под яркоглазыми звездами с таким же угрюмым видом, как это полагалось делать любому хвойному лесу в подобных условиях. Морозной ночью ему предписывалась тишина, и он свято соблюдал ее, беря уроки безмолвия у далеких звезд, посылавших ему свое ледяное мерцание из темной глубины неба. Но если звезды были недосягаемы для тех несуразностей, которыми сопровождалось обыкновенно появление человека, то выросший на человеческой планете лес не был от них застрахован. Он стыл и молчал, следуя законам зимы и ночи, а голос человека взял и врезался вдруг в его тишину, словно разрыв тяжелой бомбы, не признавая никаких законов.

И тем не менее это был самый беспечный голос, явно пробующий развлечь в какой-то мере самого владельца этого голоса в его ночном уединенном странствии. Видно было, что хранить подолгу молчание не входило в его правила. Однако он терпел сколько мог. Километров на десять углубился он в лес, и на всем этом пути от него не исходило никаких иных звуков, кроме легкого дыхания, скрипа колец на палках да шороха лыж по пушистому снегу. И вдруг он повел себя так, словно задумал объявить о своем присутствии на весь лесной мир.

Похоже было, что сам он считал песней то необъяснимое, что вылетало из его крепкого горла на страх всему живому. Но, должно быть, совсем иначе расценили это те, кто скользнул к нему бесшумно из разных уголков леса под прикрытием темных стволов. Вместо признания его песни за песню и воздания ей хвалы они набросились на него одновременно с трех сторон, пытаясь опрокинуть в снег. Такое действие против поющего могло быть совершено только с одним-единственным намерением: заставить его умолкнуть. И очень жаль, что подтвердить это предположение нельзя никаким другим похожим случаем, ибо беззаботное распевание песен в лесах вражеской страны во время войны с ней вряд ли было частым явлением в истории народов. Но одно можно сказать с уверенностью: если темной морозной ночью в глубине вражеской земли на поющего наваливаются враги, он прежде всего умолкает. По этому поводу никто не станет спорить.

Но нет. Рыжий не умолк. Это уже ни на что не походило. Вместо того чтобы умолкнуть, он усилил свой голос. Он словно бы обрадовался тому, что его схватили враги, и вместо криков о помощи расцветил свое пение новыми веселыми нотами, как бы давая кому-то понять, что все у него идет прекрасно. Ударяя кулаками направо и налево, он довел свой голос до самой оглушительной силы, на какую только был способен, и не сразу поддался напору врагов. Первое время он отбрасывал от себя то одного из них, то другого, а то и сразу по двое. Потом наступил момент, когда они повисли на нем все пятеро, а он все еще продолжал двигаться вперед и петь. Но в конце концов он упал и тогда только прекратил свое пение.

У него отобрали автомат, за который уцепились в самом начале схватки, отобрали пистолет, нож и все патроны. После этого его снова поставили на лыжи и повели дальше в том же направлении, в котором он и без того стремился. Один из нападающих отошел в сторону и сказал, с трудом переводя дыхание:

— Прямо к Эйно — Рейно ведите! И смотрите в оба! Чуть что — стрелять!

Рыжий покосился на дула чужих автоматов и пригрозил, тяжело дыша:

— Погодите, черти! Это вам даром не пройдет.

Но его толкнули прикладом в спину и крикнули вслед:

— Иди, иди! Меньше разговаривай, шпионская морда!

Он оглянулся, пытаясь разглядеть в темноте того, кто его толкнул. Но трудно было их различить. Трое ближайших к нему были одеты в одинаковые солдатские шинели, и только двое отошедших были в полушубках. Тогда он еще раз пригрозил им всем:

— Погодите, гитлеровские дворняжки, черт бы вас взял! Я вам еще покажу!

— Меньше болтай!

Его опять подтолкнули прикладом в спину. Чтобы избавиться от повторения этих толчков, он минут пятнадцать шел молча за направляющим конвоиром. Но когда впереди среди деревьев обозначились признаки какого-то жилья, он снова возвысил голос и снова начал упираться. Так с шумом и криком его втолкнули в маленькую лесную избушку и поставили перед двумя одинаковыми коренастыми людьми, одетыми в одинаковые черные меховые куртки со следами сорванных погон на плечах. И далее его путь по финской земле коснулся близнецов, оставив прочный след в их памяти да еще в памяти молодого Мурто.

Маленькая электрическая лампочка, питаемая от какой-то батареи, освещала их одинаковые темные лица, на которых светлыми пятнами выделялись брови и коротко подстриженные усы. Оба они стояли у стола, держа в руках детали пулемета. А на столе были разложены остальные детали и еще какое-то мелкое оружие. Самый ствол пулемета с главным механизмом лежал на краю стола, и к нему они прикладывали то одну деталь, то другую. Только на один короткий миг оторвались они от своего дела, чтобы бросить на рыжего одинаково дикие быстрые взгляды, а потом снова застучали сталью о сталь.