Возле трона стоял белый костяной посох. В палате, кроме Богдана да Ивана Хитрово, были князья Долгорукие, отец и сын, и князья Одоевские, отец и сын, да ещё патриарх Иоаким с тремя монахами.

Иоаким благословил царственного отрока. Языков и Лихачёв помогли пересесть со стула на трон.

— Посох, великий государь, возьми! — подсказал князь Юрий Алексеевич и кликнул страже: — Двери открывайте!

Патриарх Иоаким, держа крест, стал рядом с троном. Чредой под присягу пошли ближние бояре, бояре, окольничие, думные дворяне, думные дьяки, а далее придворные чины: стольники, жильцы, офицеры-иноземцы из полков.

В Успенском соборе присягу москвичей принимали Никита Иванович и Яков Никитич Одоевские.

У Фёдора не было ни чувств, ни сил, ни воли. Он словно бы оставил немощное тело своё и смотрел сверху на озабоченные лица государственных мужей и со страхом — на отрока в чёрной собольей шапке, в золотой ризе. Лицо с кулачок, и на половину лица — глаза. Все видят, да ни на что не смотрят.

Дотерпел-таки присягу, поспал два часа, и снова облачили, усадили на стул, понесли.

Похороны в старые времена совершались уже на другой день.

Утром святейший Иоаким отпел усопшего. Но всё скорбное благолепие нарушил выходкой государев духовник протопоп Андрей, пытался выхватить у патриарха прощальную грамоту. Протопопа оттеснили, и святейший сам вложил грамоту в руки покойного.

Хоронили в десять часов.

Несли сень, расшитую золотыми и серебряными цветами, в жемчуге, с россыпью диамантов. Далее шли патриарх и духовенство с плачевным пением. Гроб в сани, сани на плечи. Крытый красным сукном, гроб изголовьем стоял на коленях одной из мамок государя.

За санями восемь бояр несли в креслах царя Фёдора Алексеевича. Подлокотники кресла были обтянуты чёрным сукном.

За царём ещё двое саней. В одних сидели царица Наталья Кирилловна и Авдотья Григорьевна. Вдова, изнемогшая от горя, клонила голову на грудь ближней своей боярыни. Эти сани тоже несли, а в следующих, запряжённых лошадьми, ехали шестеро дочерей Алексея Михайловича.

Последняя дорога минувшего царства выдалась недлинной — от Терема до Архангельского собора. Могилу царю приготовили рядом с могилой Алексея Алексеевича.

Погребение отца показалось Фёдору неумолимо быстротечным. Даже в гробе была ему опора, но гроб опустили, и страшно глаза поднять от земли: отныне он самый опекаемый, но и самый одинокий человек в России.

Фёдор не любил мачеху, но горе одно на всех. Когда вернулись в Терем, пришёл к вдове, посидеть, помолчать. И вдруг крик, ярость — протопоп Андрей взбеленился.

— Великий государь! Великая государыня, матушка! — кричал Андрей, брызжа слюной. — Горе мне, духовнику царскому! Горе и нестерпимая обида. Покойный Алексей Михайлович, голубь наш, ведь не получил прощения!

— Что за несусветное ты выдумал? — испугался Фёдор Алексеевич. — Духовник должен класть во гроб прощальную грамоту! Охальник патриарх грамоту у меня отнял, а немочь ангелу нашему, Алексею Михайловичу.

— Ох, Господи! Ох, Господи! — зарыдала царица, но протопоп не унимался.

— Дайте мне две тыщи войска! Пойду на патриарха-злодея — оружием его убью. А нет — так сами изведите супостата моего отравою или чем! Да я уже нанял пятьсот ратных людей — отмстить за государя.

Анна Петровна Хитрово кликнула стольников, смутьяна взяли под руки, увели.

— Началось, — сказала Наталья Кирилловна, промокая лицо ладонями. — Всякий при вдове нынче ругаться охоч.

— Не посмеют! — Фёдор насупил брови. — Покой царицы — покой царства.

— Государь мой! Фёдор Алексеевич! — прошептала Наталья Кирилловна. — Погляди, как на Петрушу зыркают, — волки.

— Пётр Алексеевич — мой крестник! — Царь поднял голос, и пожелтевшее от болезней отроческое лицо его зарумянилось.

После поминальной трапезы патриарх Иоаким позвал в Грановитую палату четверых ближних бояр: Юрия Алексеевича Долгорукого, Никиту Ивановича Одоевского, Богдана Матвеевича Хитрово и Артамона Сергеевича Матвеева.

— Усопший государь в духовной завещал вам четверым быть возле великого государя ради отроческой младости его.

Хитрово тотчас сказал:

— Боярина Ивана Михайловича Милославского надобно из Казани вернуть. Иван Михайлович — дядя самодержцу.

Первое дело правители решили скоро и согласно — все прежние начальники остаются на своих местах, только князь Юрий Алексеевич Долгорукий берёт себе Стрелецкий приказ, а сын его боярин Михаил Юрьевич — Рейтарский.

Вернувшись из Кремля, Артамон Сергеевич лёг на постель в одежде лицом вниз и плакал, как малое, несправедливо высеченное дитя.