— Я приказывал быть тотчас! — крикнул Фёдор Алексеевич.

Он сидел в постели, опираясь спиной на высокие розовые подушки. В руках держал большой серебряный глобус.

Артамон Сергеевич трижды поклонился, касаясь рукой пола.

— Великий государь, мне твоё повеление передали полчаса тому назад... Сокрушаюсь, что огорчил твоё царское величество. Нынешний день нам всем в радость — наслышаны, хвори вашего величества ослабли и отступают.

— А как твоё здравие, Артамон Сергеевич?

Такой вопрос награда, затрепетала надежда в сердце.

— Здоровья Бог даёт. Тружусь во славу царствия вашего величества.

— Какие же у нас посольские вести?

Ещё две недели тому назад он, Матвеев, был самым нужным человеком Верху! Посмотрел на стоящих возле постели князя Василия Васильевича Голицына, на Языкова с Лихачёвым, на Родиона Матвеевича Стрешнева. Вот кто нынче нужные люди. Сказал:

— По указу покойного государя Алексея Михайловича, Царствие ему Небесное, веду переговоры с голландским посланником Кроном Кланком. Он прибыл за десять дней до преставления великого государя.

— Голландское государство, помню, как-то длинно зовётся? — Лицо у Фёдора Алексеевича было покойное, доброжелательное.

— Длинно, ваше царское величество: Их Высокомочные Господа Штаты Генерал славных единовладетельствующих вольных Соединённых Нидерландов.

— Посол Кланк, мне доносили, строптивость выказал?

— Не хотел въезжать: господину Кланку показалось, что ему почести меньшие, нежели прежнему послу Борелю. Всё обошлось, великий государь. Прислали Кланку царскую карету. В карете дали первое место — спиной к лошадям. Стрельцов нагнали десять тысяч со знамёнами, с пушками, музыка играла. Ублажили.

— А какие посол подарки явил? Я ведь болел.

— Девять лошадей серой масти. Карету с шестью лошадьми. Двадцать четыре фляги рейвейну, сукна двадцать кусков, двадцать четыре серебряные тарелки, шесть блюд, солонку серебряную. Хрустальную посуду, семь сундуков с благовониями. У них же корабли по всему белому свету плавают.

— Хорошие подарки, — одобрил царь. — Встану, погляжу лошадей. Серые-то, должно быть, арабские... А нищих не забывают кормить?

Вопрос был нежданный, взгляд цепкий.

— Великий государь, как ты указал, бедным людям на поминовение души твоего царственного батюшки Алексея Михайловича роздано двенадцать тысяч талеров, в пересчёте — двадцать четыре тысячи рублей. Нищих кормят и будут кормить шесть недель.

— Мне говорили, ты слуга добрый. От твоих стараний большая прибыль казне.

— Денежный двор, великий государь, стоял заброшенный со времён Медного бунта. По моему челобитью твой батюшка великий государь Алексей Михайлович указал завести заново денежное дело. Всякую ходячую монету собирали, перечеканивали, и нынче от той перечеканки в казне сто восемьдесят тысяч рублей. И дозволь, великий государь, известить тебя о серебряных дел мастере Ножевникове. Ранее была ему дана привилегия искать золотую, серебряную и медную руду в северных дальних краях. Искал пять лет — не нашёл, и великий государь Алексей Михайлович пожаловал его и дозволил искать руду на Волге, на Каме, на Оке. Подтвердишь ли ты, ваше величество, старую привилегию Ножевникова? Приезжал он ко мне в приказ, челом бил.

— В руках-то великая надобность! — Фёдор Алексеевич глянул на Стрешнева. — Мы, царское величество, дозволяем Ножевникову искать руды... Я доволен твоей службой, Артамон Сергеевич! — Поднял глобус. — Тут вся земля. Посланник датского короля подарил. Был у меня.

«Наговорил небось с три короба», — подумал Матвеев, но вслух сказал:

— Господин Моне Гей — человек вздорный, пьяница и вор. Учинил драку с Петром Марселисом; добрый твой слуга, великий государь, умер от раны. Мы ожидаем скорейшего отзыва Монса Гея.

Фёдор Алексеевич согласно кивал.

«Кто же за меня доброе слово замолвил?» — думал Матвеев, кланяясь государю. И увидел: Иван Максимович Языков улыбнулся.

На огненных рябинах пировали румяные снегири.

Зима удалась пышная. Морозы стояли умеренные, и старец Никон, прогуливаясь по монастырской стене, чувствовал себя бодро.

Последняя присылка от Алексея Михайловича, от царицы, от царевичей была щедрая. Бог даст, кто-нибудь надоумит Алексеюшку перевести страдальца в Воскресенский монастырь.

Любуясь снегирями, Никон краем глаза видел спешивших к нему людей. Знать, из Москвы, коли так суетятся. Повернулся и увидел Илариона Лопухина.

Иларион поклонился в пояс:

— Святейший, горе! Самодержец российский великий государь царь Алексей Михайлович на Игнатия Богоносца, двадцать девятого января, мирно почил, отошла светлая душа его в Царствие Небесное.

Никон оглох на единый миг. На него смотрели, ему что-то говорили, а он видел лишь губ шевеление.

Перекрестился, пошёл по стене, смотрел, как снегири роняют в снег алые ягоды.