Авдотья Григорьевна не решалась войти к мужу. Артамон Сергеевич заснул и услышал:

— Страданиями очистишь душу свою.

Тридцать первого января резидентов иноземных государств пригласили в Посольский приказ. Прошёл слух: сберегателем посольских дел назначен князь Волынский, человек ничтожный, рвущийся к высоким чинам, родня Милославских.

Высоких гостей заставили ждать. Наконец двери кабинета сберегателя открылись, и к резидентам вышел Артамон Сергеевич Матвеев.

Лицо румяное, карие глаза умные, глянул и увидел, кто ждал его падения. Ровным, бесстрастным голосом объявил:

— Двадцать девятого января ко Господу отошёл самодержец всея России и многих царств и земель великий государь Алексей Михайлович.

И на тебе! Слёзы покатились из глаз неудержимые. Артамон Сергеевич, одолевая слабость, потянул в себя воздух, но воздух ожёг ему лёгкие — перехватило горло.

Но это был всё тот же Матвеев, держащий узду державного коня.

— На престол взошёл великий государь Фёдор Алексеевич! — сказал звонко, радостно, упираясь взглядом в ненавидящие глаза датского посланника Монса Гея. Этого пьяницу перед Рождеством провезли по Москве в открытых санях ногами вверх — до бесчувствия напился. То был ему урок за вздорные донесения датскому королю о Московии, о боярах. К тому же пьянство Монса Гея было не только безобразным, но и опасным для жизни добрых людей. Томасу Кельдерману голову шандалом пробил, Петру Марселису в пьяном угаре разрезал рюмкой горло.

— Кого же теперь назначат великих посольских дел сберегателем? — Моне Гей спросил громко, весело поглядывая на послов.

— Назначили ближнего боярина Матвеева. Все соглашения прежние в силе, всё остаётся как было. Трудитесь, господа, во благо дружбы между нашими великими государями.

Артамон Сергеевич говорил уверенно, а у самого под ложечкой ныло.

Гром взрокотал уже на следующий день, 1 февраля. Анна Петровна Хитрово, крайчая Натальи Кирилловны, уж такая угодница, знавшая наперёд все желания царицы, лаяла свою повелительницу, как провинившуюся служанку:

— Неча в теремах тебе рассиживаться! Имея совесть, сама бы съехала с царского двора прочь. Натерпелись от твоей дури сиротушки царевичи и царевны. Уж как только не глумилась над Фёдором-то Алексеевичем! Своего пучеглазого Петрушку на трон пыжилась усадить. Бог всё видит!

— Анна Петровна! Анна Петровна! — Наталья Кирилловна собиралась с Петром выйти в сад, стояла, держа царевича за руку, а теперь и загораживала от нестерпимой лжи и ненависти.

— Всё знаю! Сговорились со своим Артамошкой уходить Фёдора Алексеевича. Не вышло?

Подхватя Петра, Наталья Кирилловна кинулась в спальню. В шубе, в валенках — кровинушку свою на постель. Сама как наседка, а всей защиты — икона Богоматери, сняла со стены и загородилась, словно бы щитом. Но никто не шёл.

В сад выйти страшно, оставаться страшно. Слуг — ветром сдуло.

Пётр, сидевший мешком на постели, сказал:

— Жарко. Пошли на горку.

— Пошли! — решилась Наталья Кирилловна. — Что будет, то будет.

А было вот что. Артамона Сергеевича в тот день, когда люди приготовляют себя к Сретению, отставили от Аптекарского приказа. Приехал лекарство за государем допивать, а его в царские комнаты не пустили.

Фёдору было худо, вокруг болящего суетились царевны-сёстры, царевны-тётки. Верховодила государыня Ирина Михайловна. Заказала молебен патриарху. Святейший приехал, отслужил.

Кинулись искать праведников. Вспомнили о старце Иларионе, игумене Флорищевой Успенской пустыни, что во Владимирской земле. Алексей Михайлович несколько раз призывал к себе подвижника. Молитвы старца исцеляли тело и душу. В Москву игумен не поехал, но обещал молиться сорок дней и ночей.

Фёдор Алексеевич, видя возле себя истомлённые заботой лица, да все бабьи, — осерчал.

— На ком царство? — спросил он, вперяя глаза в Ирину Михайловну. — Царство, спрашиваю, на ком?!

— На князе Юрии Алексеевиче да на князе Никите Ивановиче, — ответила тётка.

— А кто царь в России нынче, не слыхала? — И кликнул комнатных своих: — Языков! Лихачёв! Одеваться.

— Великий государь, смилуйся! — пала на колени Ирина Михайловна. — Поправься да и царствуй всем нам на радость.

— Одеваться! — нахмурил чистый свой лобик Фёдор Алексеевич.

Его облачили. Прибежал Богдан Матвеевич Хитрово — Анна Петровна за ним служку сгоняла.

— Великий государь, какие будут повеления?

— Позовите князя Долгорукого да князя Одоевского... Где дьяки?

На царя-мальчика слуги поглядывали украдкой и с любопытством. Четырнадцать лет — птенец. Едва живой, а топорщит пёрышки.

Явились князья, с ними думный дьяк Дементий Минич Башмаков.

— Заседает ли нынче Дума? — спросил царь.

— Нет, государь, — ответил князь Никита Иванович.

— Разве в царстве нашем дел убыло?

— Дел, государь, не убыло.