Пётр не мог не видеть и того, как затягивание осады вело к раздорам в его ближайшем окружении. Более того, каждый корпусной командующий — генералы Лефорт, Головин и Гордон — на войне под Азовом стали ревниво относиться к успехам друг друга. Каждый стремился отличиться перед царём. Одно это уже пагубно влияло на общее дело.

На консилиях, которые собирались чуть ли не каждый день под вечер в шатрах то одного, то другого генерала, всё чаще звучал примирительный голос царя:

— Господа генералы! Хватит лаяться друг с другом по-пустому. Давайте говорить о деле...

Пётр, стремившийся к воинской славе, жаждал как можно быстрее овладеть турецкой крепостью. Его успокаивал успешный ход осадных фортификационных работ, то, что крымская татарская конница больше не отваживалась нападать на русский стан. Да и азовские сидельцы больше не совершали сильных вылазок, как было в начале осады.

Государь настаивал на скором штурме крепости. Так же мыслили и его близкие из числа потешных, генералы Франц Яковлевич Лефорт и Автоном Михайлович Головин. Они всё чаще произносили на военных советах заветные слова:

— Пора идти на приступ. Только скорый штурм даст нам Азовскую крепость. Тогда конец войне с султаном.

Наиболее опытный из генералов Патрик Гордон был против. Он убеждал своего воспитанника, молодого властелина огромной державы:

— Нельзя предпринимать штурм, не сделав предварительного пролома в крепостных стенах, не имея достаточно лестниц и фашин...

Но на том военном совете маститого военного профессионала Гордона не послушали. Его суждения о «правильности» ведения осадной войны надоели уже многим. Порой и сам государь терял душевный покой, терпеливо выслушивая наставника. Когда он на очередной консилии только начал говорить: «Прославленный маршал Французского королевства маркиз Конде имел всегда обыкновенно...», то генерал Автоном Михайлович Головкин перебил его: «Иди ты со своим Конде! Мы Азов брать будем своим умом, а не правилами французского маршала».

Вера в благополучный исход штурма укрепилась у Петра ещё больше после того, как 4 августа из Азова бежал грек-христианин. Перебежчик на допросе показал, что весь азовский гарнизон перед началом осады состоял из 6-7 тысяч человек и что по крайней мере одна треть защитников крепости выбыла из строя убитыми, ранеными и больными. (На деле последнее оказалось большим преувеличением.) Грек рассказал и о том, что азовские сидельцы стали испытывать нужду в провианте и боевых зарядах. Действительно, русские уже заметили, что пушечный огонь из крепости вёлся теперь не столь яростно.

Перебежчик поведал и о том, что Муртаза-паша приказал заложить для уничтожения русских подкопов контрмины, в частности на городском кладбище. Вечером того же дня грека поводили по траншеям и он указал места нахождения турецких контрмин. Турки для подземных работ использовали подневольный труд горожан-христиан.

Осаждённому гарнизону решено было предложить сдаться. Речь шла о почётной капитуляции азовских сидельцев. В десять часов утра 28 июля к крепостным воротам подъехали два казака с письмом для Муртазы-паши от имени всех трёх генералов правителя Московского царства. Казаки стали размахивать шапками. Из крепости вышло двое турок, которые, взяв письмо, пообещали быстро перевести его через толмача и после этого дать ответ. Но для этого они потребовали трёхчасовое перемирие. Согласие на то осаждавшие дали.

Муртаза-паша приказал толмачу прочитать письмо «неверных». Турецкие беи и татарские мурзы молчаливо слушали послание трёх генералов московского царя. Когда переводчик закончил читать, паша сказал:

— Азовская крепость крепка. Крымский хан водит свою конницу рядом, в степи. Аллах не откажет нам в помощи, равно как наш любимый султан Магомет. Будем драться и дальше.

Под испытующим взором Муртазы-паши, за спиной которого, сложив руки на груди, бесстрастно стоял палач в красном халате, молчаливо наблюдая привычную сцену, беи и мурзы почтительно склонили головы.

По истечении назначенного срока те же два турка вышли из ворот и заявили казакам, передав им письменный ответ, что воины султана Блистательной Порты будут биться до последнего и что Азова русским никогда не видать, как своих ушей. Донцы ни с чем ускакали в лагерь к царскому шатру. Впрочем, другого ответа от азовского паши и не ожидалось.

Когда на консилии рассмотрели ответ азовского паши, то это оказалась грамота трёх генералов с условиями сдачи на добрых условиях. На грамоте рукой изменника «немчина» Якушки Янсена были написаны русские нехорошие слова. Собравшиеся в шатре проглотили их молча, сказать было нечего.

После военного совета, проходившего 2 августа, шотландец попытался ещё несколько раз отговорить царя от проведения штурма, доказывая ему простые истины:

— турецкий гарнизон и Муртаза-паша решили «ожесточённо до гибели драться»;

— апроши ещё не были доведены до городского рва на добрых 50-60 саженей;

— добровольцы, вызвавшиеся идти на приступ, даже и не думают брать с собой штурмовые лестницы;

— бомбардировка азовской твердыни из-за отсутствия тяжёлых осадных пушек и мортир эффективностью по ceй день не отличается;