Шрифт:
— Кокосовыми орехами, водкой для избранных, водкой для простых смертных.
— Поспрошай-ка, старая, гостей и подай им то, чего они пожелают.
Сплетая пальцами кончики платка, Лупита опросила гостей, сгрудившихся возле лягушки и с льстивым подобострастием взиравших на мумию тирана.
— Чего прикажете подать, милостивые мои государи? Только наперед знайте, что тут у меня осталось всего три бокала. Забегал тут недавно один пьяненький начальничек, перебил всю посуду и, ничегошеньки не заплатив, убег.
Тиран отрывисто бросил:
— Заяви об этом по форме, и с него взыщут сполна.
— Ваша честь! Да разве сыщется нынче какой крючкотвор, который бы обмакнул перо в чернила, не получив прежде на лапу!
Дрогнула клиноподобная бородка тирана:
— Тем больше причин жаловаться. Мое правосудие не остается глухим к жалобам последнего из наших подданных. Лисенсиат Состенес Каррильо, поручаю вам начать следствие по делу о предполагаемом преступлении…
IV
Донья Лупита поспешила, семеня ножками, за кокосовыми орехами, сваленными в кучу на влажной, политой водой земле под навесом из пальмовых листьев. Тиран сидел на каменной скамье, ранее служившей монахам наблюдательным пунктом, и обремененная заботами душа его отдыхала: сложенные крест-накрест восковые кисти рук покоились на золотом набалдашнике трости, украшенной бахромой. Вдруг бородка его дрогнула, зеленоватый рот скривился в двусмысленной уксусно-кислой усмешке:
— А неглупа эта наша молодка, лисенсиат?
— Да, генерал, на прямой ее не объедешь.
— Незаменима для всяких проделок, мать ее так! Вот уж с полвека знаю ее, с тех самых пор, как вступил в Седьмой легко-кавалерийский… она была у нас маркитанткой.
Суетясь под навесом, Лупита чутко прислушивалась к разговору. Лисенсиат пошутил:
— Бабка, смотри не проболтайся!
— В закрытый рот и муха не залетит, благодетель.
— Помни, что против петли па шее никакие заговоры не помогут.
— С нами крестная сила!
— А кто этот начальничек, что разорил твою лавку?
— Я вот скажу, а коли он возьмет, да и отомстит мне?
— Волков бояться — в лес не ходить.
— А все своя рубашка ближе к телу.
Лисенсиат был счастлив тем, что, поддразнивая старуху, ему удалось слегка развеселить скучающего диктатора. Лупита, вся какая-то деланно суетливая, принесла ножи и несколько кокосовых плодов вместе с листьями. Майор Абилио дель Валье, кичившийся тем, что на своем веку порубил много голов, изъявил желание лично колоть орехи. Милостивое разрешение было ему даровано, и он совершил это и в самом деле с поразительным умением. С победоносным, торжествующим видом — словно то был скальпированный череп индейского вождя — он поднес первый орех самому Бандерасу. Желтая мумия бережно, обеими руками, приняла подношение:
— Майор, остатки пусть выпьет старая хрычовка. Коли орех отравлен — подохнем оба.
Лупита взяла протянутую ей меньшую долю и под пристальным взглядом тирана выпила содержимое залпом:
— Хозяин, поверь, что под этой старой шкурой бьется преданнейшее тебе сердце, и да пребудут в том свидетелями святой Петр и вся небесная братия!
Тиран Бандерас, безмолвно сидевший на каменной скамье под сенью деревьев, походил на черный силуэт филина. Вдруг черный силуэт колыхнулся и глухой, словно из бочки, голос повелительно произнес:
— Лупита, если ты и впрямь любишь меня, то назови имя пьяного мерзавца… И ты увидишь, что Сантос Бандерас тоже любит тебя. Дай руку, старая…
— Позвольте, позвольте, благодетель, поцеловать вашу!
Тиран Бандерас недвижно, с непроницаемым лицом выслушал имя, которое старуха прошептала ему в самое ухо. Дружки и сподручные тирана, стоявшие около лягушки, навострили слух, украдкой делали друг другу какие-то знаки. Индейская мумия продолжала чавкать:
— Чав-чав!
V
В сопровождении дружков и подручных тиран Бандерас, покинул площадку для игры в лягушку. Офицеры, шушукавшиеся в глубине монастырского садика, при виде приближавшегося крысиной походкой диктатора разом замолчали. Пройдя мимо, мумия испытующе оглядела стоявших и кивком головы подозвала полковника-лисенсиата Лопеса де Саламанка, начальника полиции:
— На который час назначено собрание союза Демократической молодежи?
— На десять.
— В цирке Харриса?