Я отвечаю:

– Спроси ты о том, от чего зависит судьба страны, я и впрямь в первую очередь сказал бы про деньги. Откуда взять их для казны, куда можно вложить, чтобы хоть в чём-то остаться с прибылью. Но тебе придётся думать не столько о стране, сколько об отдельных людях, как это делал твой предшественник. А для них деньги – всего лишь общий для всех язык, на котором они пытаются говорить друг с другом. Язык не слишком совершенный. Для кого-то деньги – это способ утвердить свою гордость и жить не хуже других. Кому-то нужен собственный дом или хороший лекарь для больной жены. Кому-то – власть, хотя бы над родными. Ты прав, конечно, в том, что люди совершают много подлого и неразумного. Особенно в тех случаях, когда свои поступки они могут оправдать общим мнением и традицией.

– Разве такие поступки могут быть скверными?

– Скажи, ты бьёшь слуг?

– Конечно, а как иначе приучить их к порядку?

– А тебе случалось почувствовать, что это приятно – ударить того, кто не может ответить? Ты никого не избивал только ради этого?

Прежний Солдин начал бы гневно мне возражать. Нынешний угрюмо молчит.

– Знаешь, почему я так привязан к Миро? Он тоже мог бы кого-то побить – и не только ради порядка, но и просто в гневе. Но это вряд ли доставит ему радость. Он умеет находить другие поводы для радости. Погожий день, занятный разговор, девичью улыбку. А таким, как я, иных действий стоит просто избегать …

– Так что же управляет людьми?

– Две вещи, - говорю я. – Дурь и слабость.

– Что такое слабость, я понимаю… может быть слишком хорошо. Но дурь?

– Давай я расскажу тебе одну историю. Жил когда-то удачливый и ловкий вор…

Мой зачин похож на начало обычной сказки. Но я собираюсь рассказать не сказку, а то, что когда-то услышал от отца.

– Его пальцы легко открывали любые замки и запоры. Он всегда успевал ограбить чужой дом ещё до того, как хозяева проснутся или вернутся, навестив кого-то. Возможно потому, что ещё худших дел, вроде убийства, он не совершал, у него однажды проснулась совесть. А может быть, просто захотелось спокойной жизни, я не знаю. Но он решил стать честным ремесленником, и поскольку руки у него были золотые, ремесленником он оказался тоже очень хорошим. Бывший вор женился, у него родилась дочь. Его нередко звали даже в королевский дворец – ну, скажем, поправить что-то в машинах для столичного театра. Однажды придворному камергеру доставили налоги из провинции. Шкатулка была спрятана в большом, надёжно запертом сундуке, который никак нельзя было вынести из дворца незаметно. Но бывший вор увидел сундук, услышал разговоры про деньги и подумал, что со своим умением он вполне мог бы достать шкатулку и принести её домой. Для человека своего сословия он достиг к тому времени неплохого достатка, а большего и не желал. Просто он оказался не в силах отделаться от мысли, что может это сделать… и сделал. После долгих поисков деньги нашли у него едва ли не случайно. Шкатулка стояла прямо посреди комнаты, он даже не пытался её спрятать.

Я замечаю, что Олли уже давно сидит рядом и слушает меня. Поистине, этот человек, пусть он простит мне моё сравнение, отыскивает подобные рассказы, как ворон падаль. Вожак откланивается, желает нам доброй ночи и уходит. Солдин начинает спорить со мной:

– Но это история про простолюдина.

– Ты всерьёз полагаешь, что мы так уж сильно от них отличаемся?

– Какое наказание вы назначили бы этому вору, Шади?

– Не знаю. Во всяком случае, я не стал бы пытать этого человека, тем более - публично. Деньги в шкатулке были в целости и сохранности, а сам он так искалечил свою жизнь, как этого не смог бы сделать никто другой. Говорят, он повесился в темнице. Он очень любил свою дочь, Солдин, и понимал, что отныне она будет для всех дочерью вора.

– Такие как вы опасны для всего, на чём держится государство, Шади. Будь я королём, я приказал бы вас казнить.

– Тебе не бывать королём. Ты будешь Архивариусом. Твой предшественник считал, что его забота – найти такое место, на котором я буду полезен. И отчасти ему удалось с этим справиться.

– А вас что заставляет скитаться со мной, Шади? Дурь или слабость?

Я думаю о Миро и о том, что приходится ему сейчас делать, чтобы уберечь свой дом.

– Конечно, дурь, - отвечаю я. – Я дал старику слово.

Наутро я ворочаюсь на овчинах и долго не могу уснуть. Обычно после того, как всю ночь вглядываешься во тьму, это происходит почти сразу. Разговор заставил меня вспомнить худшие годы жизни, годы моей слабости и позора.

Четвёртая луна весны, 491 год от обряда Единения

Война, которой опасался отец, случилась через год с небольшим после его смерти. К тому времени я уже успел выполнить несколько поручений Архивариуса, а кое-за какую работу даже согласился принять от него плату. Деньги были очень кстати, ведь наш род уже давно жил, по большей части, доходами от государственной службы. Земель было немного, и мы сдавали их в аренду крестьянам.

То, чем я занимался, было, конечно, отчасти полезно, поскольку помогало поддерживать порядок во взбаламученной из-за войны столице. Но моего решения не присоединяться к войску это не оправдывало – ни в моих глазах, ни в глазах Лакти. Тщетно я повторял себе, что сам Архивариус запретил мне это делать, что моя повторяющаяся слабость может сгубить однажды не только меня, но и тех, кто будет на меня рассчитывать.

С войной, как обычно, пришли болезни. Поветрие, сгубившее родных Мурина в его провинции, добралось и до Вилагола. Раян, обычно очень чистоплотная, по полдня крутилась на базаре, пытаясь сторговаться подешевле, и однажды подцепила там вшей. Вшей она вывела, но через несколько дней она и её сын слегли в горячке, а потом покрылись сыпью. Лицо у Вула раздуло, как у человека, покусанного пчёлами.

Когда бред её отпускал, Раян в очередной раз пыталась рассказать мне, как их надо лечить, но из того, что она говорила, я понимал, что надёжного средства нет. Я поил их овсяным отваром и настойкой аира, но кормилица не могла даже уснуть из-за кошмаров и с каждым днём слабела. Я похоронил её через половину луны после начала болезни.

Вул оказался крепче, хотя несколько дней мне пришлось связывать его ремнями из-за того, что он бредил, вырывался и нёс околесицу о зубастых волках, ульфах и подосланных к нам убийцах с острыми пиками. Это далось мне непросто, поскольку даже осторожное прикосновение, похоже, причиняло ему боль. Вул пришёл в себя через пять дней после смерти матери. Я долго не решался рассказать ему о случившемся, поскольку он был ещё очень слаб, хотя и в полном сознании. Волосы у него перегорели на корнях от жара и выпали, и только через полгода начали отрастать новые, тонкие и завивавшиеся на концах. Вула, собиравшегося найти себе жену сразу после того, как «закончится заварушка», это заметно огорчало.