А однажды сереньким промозглым утром к отелю подкатил черный лимузин, и через час в строго официальной обстановке Карбышеву объявили, что Советское правительство не только отказалось от обмена, но и заявило, что считает сдавшегося в плен Карбышева изменником. В доказательство Карбышеву показали очень похожую на подлинную стенографическую запись заключительной беседы доверенных, состоявшейся в пограничном городке нейтрального государства.

Удар был рассчитан с иезуитской точностью, и, кто знает, может, Карбышева и удалось бы убедить, что какие-то переговоры имели место, если бы спустя несколько дней, под сочельник, его не пригласил к себе маститый немецкий фортификатор профессор Раубенгеймер.

Высокий сухопарый человек в наглухо застегнутом темпом сюртуке выразил Карбышеву соболезнование по поводу неудачи с обменом и сказал о своей надежде, что крепость духа, которую проявлял до сих пор господин генерал-лейтенант Карбышев, не оставит его и впредь. Затем он посетовал, что в современной

Ш5

войне — увы! — все более забываются рыцарские правила, что нынешнему поколению кадровых военных несвойственно то высокое понимание долга, офицерской чести, верности присяге, которое отличало прежние генерации военных.

К счастью, проникновенно говорил Раубенгеймер, есть сфера деятельности, которая не подвластна политическим модам и капризам тех или иных должностных лиц,— он имеет в виду науку. И он, как человек науки, рад протянуть руку своему коллеге, господину профессору, доктору Карбышеву в этот сложный момент его жизни.

О, он отлично понимает всю деликатность проблемы! Господин генерал не будет связан никакими обязательствами делать то, что может причинить военный ущерб его стране… Нет, нет! В Германии, слава богу, еще не разучились ценить людей чистой пауки. Необходима лишь добрая воля господина профессора, и он получит возможность заняться разработкой любого интересующего его в инженерной науке вопроса. Разумеется, ему будут созданы все условия…

Карбышев слушал не перебивая. Видный фортификатор лауреат Нобелевской премии Гейнц Раубенгеймер оказался плохим психологом. Уж слишком явно было, что до их встречи он изучал биографию Карбышева и знакомился с донесениями о его поведении в плену… Кто представил Раубенгеймеру эти донесения? С какой целью?.. Все было шито белыми нитками.

Однако завязалась крупная игра, и Карбышев, не веря больше ни единому слову немцев, решил настаивать на обмене. Только так, казалось ему, сможет он заставить немцев раскрыть все их карты и узнает правду.

— Да и черт с ним, что он бывший фельдфебель,— долетел до Карбышева приглушенный голос Николая Трофимовича.— По мне, будь он хоть майор, а ежели я могу его использовать… Зачем упускать возможность?

Верховский с раздражением сказал:

— Интересно, как вы с такими взглядами попали в концлагерь?

— Как попал? Не выполнял ихних распоряжений в лагерях пленных, вот как! Ни побегов, ни саботажей у меня не было, а на военном производстве отказался работать. К бауэру — пожалуйста. А точить головки для мин — извиняйте. Вот так, друг… товарищ Верховский, так и попал.

— Тем более странно…

— Мне тоже, по правде, странно,—сказал Николай Трофи-

106

мович.— Говорите, что подполковник, а рассуждаете, как не военный. Я сержант и то понимаю: есть в лоб удар, а есть маневр… Вы-то как, такой осмотрительный, угодили сюда — тоже все хотел спросить.

Верховский ответил не сразу. Чувствовалось, что ему трудно говорить о себе.

— Я артиллерист… Был заместителем командира гаубичного полка. А здесь, в плену, какая-то сука донесла, что комиссар… Вот почему я за осторожность. Осторожность и бдительность! Чтобы не было напрасных, лишних жертв.

— Да при чем же тут это? — возмутился Николай Трофимович.— Нашему главному здешний пожарник предлагает помощь, не безвозмездно видимо, а мы — нет, данные у пожарника не те. Так? Я считаю, это неправильно. В конце концов, можно спросить, чего он желает, на каких условиях… Никто нам, товарищ Верховский, не простит, ежели мы не воспользуемся этой возможностью… Не исключено, последней.

— Боюсь, что прощать нас не понадобится… Некого будет прощать,— поспокойнее и помягче заметил Верховский.

Карбышев понял, о чем был спор, и согнал с себя остатки болезненной дремы.

— Послушайте, Николай Трофимович, и вы, Верховский. За что это вы лишили меня права голоса?

— А мы ничего. Мы просто так,— сказал Николай Трофимович.— Беседуем помаленьку.

— А теперь вдобавок обманываете…

— Никто не обманывает, товарищ Карбышев. Может быть, вам действительно следует воспользоваться предложением этого фельдфебеля… или, что ли, пожарника, как он себя назвал?

— И вы агитировать меня?