Я прикусываю язык. Антон, скользнув по моему лицу тяжелым взглядом, опускает глаза. Тогда я начинаю расспрашивать его. Он, оказывается, был шеф-поваром на большом торговом судне, ходившем за границу. Война застала его в Гамбурге. Команду интернировали и позднее разбросали по концлагерям. Ему повезло: здесь его взяли поваром на лагерную кухню…

— А ты, значит, здесь третий день,— произносит Антон,— и работаешь у Лизнера.

Он качает головой — «серьезная штука» — и задумывается. Молчание прерывает вернувшийся Шурка. Он вытаскивает из-под полы куртки котелок, пайку хлеба и, улыбаясь, передает мне.

— Ешь,— говорит Антон,— а я пойду, сейчас будет отбой.

Попрощавшись со всеми за руку и пообещав навестить меня

завтра, он уходит.

— Ну, Костенька,— обращается ко мне Шурка, проводив Антона до ворот,— теперь всё, теперь ты кандидат на жизнь, с чем чувствительно и поздравляю. Уж Антон об этом побеспокоится, будь СПОК.

За год скитаний по лагерям я убедился, что повара — самые влиятельные люди среди заключенных. Я не скрываю своей радости, благодарю Шурку, и мы вчетвером живо уписываем содержимое полученного с кухни котелка — густую, жирную и сладкую брюкву.

Утром я не чувствую привычного посасывания под ложечкой и, очевидно, поэтому думаю о предстоящем дне без особенного

178

страха. Пока стоим на аппельплаце, Шурка, который теперь не отходит от меня и от моих друзей ни на шаг, подробно инструктирует нас, как вести себя на работе, чтобы подвергаться меньшей опасности!

Мы внимательно слушаем — многое надо запомнить.

Выходим за лагерь — я опять невольно любуюсь Дунайской долиной и Альпами. Лизнер сегодня не устраивает в дороге «разминки», и мы благополучно добираемся до площадки с каштанами.

Первая половина дня протекает спокойно. Капо, у которого, по словам Шурки, по понедельникам здорово болит голова, почти не показывается из своей будки. Эсэсовцев до обеда тоже не видно. Только помощник капо, скинув рубашку, вразвалку прохаживается по участку и изредка, скуки ради, то одного, то другого шлепнет резиной по согнутой спине.

Заканчивается обед. Лизнер с багровым лицом и нездорово поблескивающими глазами оглушительно свистит. Мы выстраиваемся. Помощник Лизнера становится во главе колонны.

— Марш!

Сходим с площадки и начинаем спускаться по узкой дороге к какому-то обрыву. Справа от нас колючая проволока зоны оцепления, охраняемая автоматчиками, за ней ели; слева кустарник, за ним пропасть. Идем параллельно заграждению, инстинктивно держась подальше от обрыва. Лизнер хриплым грубым голосом ведет счет.

— Куда мы? — спрашиваю Шурку, шагающего крайним правым через одного от меня человека.

— Камни носить,— отвечает он вполголоса, не поворачивая головы.

Через минуту, очутившись перед крутой лестницей, вижу огромный котлован и человеческий муравейник, который копошится на его дне среди массивных каменных глыб; снизу доносится треск отбойных молотков, свистки надсмотрщиков, короткие, отрывистые гудки паровозов, таскающих платформы.

— Штайнбрух, по-нашему, каменоломня,— сообщает Шурка, спускаясь рядом со мной по ступенькам.— Тут работает большинство заключенных. Я тут тоже работал каменотесом.

Помолчав, он говорит:

— Держись середины, камень выбирай тоже средний, маленького не бери — придерутся.

Я передаю это Виктору и Олегу. Мы сходим на мягкое, усыпанное.светлым гравием дно.

Помощник капо подводит нас к большой груде камней и тотчас кричит:

179

— Берите!

Перед нами камни пуда на полтора и больше, многие с острыми краями, такие, что не знаешь, как за них взяться. Товарищи налетают на кучу со всех сторон, торопятся схватить камень полегче и поудобнее для носки. Мне достается кругляк пуда на два. Взваливаю его на плечо и направляюсь к крутой, высеченной в скале лестнице, за мной — Шурка, за ним — Виктор и Олег. Впереди нас человек десять.

— По краю, по краю иди,— наставляет Шурка.— К стенке жмись… Не так. Пусти, я поведу.

Я пропускаю его вперед. Камень у него лежит ловко, на шее и затылке, он придерживает его одной рукой. Я передвигаю свой тоже поближе к затылку — так вроде удобнее. Поднимаемся вначале как будто без напряжения, но постепенно с каждым шагом ноша становится все тяжелее, кажется уже, что несешь не двухпудовый, как сперва, а трех-или четырехпудовый камень.

Мы достигаем, вероятно, середины лестницы, как вдруг ниже нас раздается хриплый крик и ругань Лизнера:

— Вперед, вперед, вы, ленивые скоты! Ну?

Слышится звук, похожий на мычание, затем грохот упавшего камня, слившийся крик ужаса многих людей, снова грохот, разъяренная хриплая ругань, удары, опять крики и опять грохот.

— Давай, давай,— сдавленно, не оборачиваясь, твердит Шурка.

Я безмолвно следую за ним. За моей спиной, внизу, раздается четыре револьверных хлопка.

В конце лестницы нас обгоняет помощник капо. Он вышибает у передних камни из рук и кричит им:

— Вниз! Живо!