Шторки на окошках купе давали тень, но не спасали от зноя. Пахло нагретым металлом и чем-то резиново-клеенчатым. Ничего, ближе к дому жара спадет, голова пройдет, и, может, прикорнуть удастся. Но тут уж – как с попутчиками повезет. Люди в Энске бодрые, громкие… – вон какой гул в вагоне! Прощаются, обещают, дверьми хлопают, окнами скрипят. «Это уж всегда так! Чем меньше народу, тем больше мутошатся! – кричит проводница, аж в виски отдает. – Слышь! У меня людей-то и полвагона не наберется! … Через пять минут отходим!» В нос бьют запахи копченостей, яблок, духов, пота, вчерашнего перегара, свежего перекура… Молодая пара зайдя в купе и сверив места, скрывается за дверью… Наконец, первый звонок, второй, пронзительное: «отходим, отходим!», и, – под рев напутствий – последний, третий звонок… Поезд трогается, кутерьма на миг утихает, но скоро захлестывает вагон с новой силой, растекаясь по всем купе: охами, ахами, смехом, возней, звяканием, хлопаньем, – возбужденным ожиданием дорожных приключений. В этом бурлении тихое купе Марины, – с белыми занавесочками, с белым же, в бледно-розовых цветах, жидковатом пледе (для энской жары достаточно), – слишком беззащитно, чтоб противостоять всеобщим волнениям. 

– Туточки, туточки, – послышался знакомый звонкий голос, и, едва ли постучавшись, в купе вошла молоденькая проводница, призывая кого-то из коридора. – Если девушка не против, – вопросительно глянула она на Марину. Марина безразлично пожала плечами: ей-то что? не на смотринах. – Вот и ладушки! А то что ж молодым, в разных вагонах ехать? Успеют друг от друга набегаться! А вы тут устраивайтесь удобненько, – обращалась она к кому-то в коридоре. – А я попозже зайду. Насчет билетиков, – и вышла из купе, уступив место неведомому пассажиру. 

Вежливость для незнакомых людей, – лучший способ оставаться в меру приятными и противными друг другу, но увидев попутчика, Марина онемела. 

– Мариша? Не ожидал… Ты как тут? – по-семейному спокойно улыбался Алексей. 

– Я… Домой еду, – Марина лихорадочно вспоминала, что лучше ей держаться подальше от тех, кто дорог. 

– Это понятно. А делала что? – разобравшись с чемоданом, он уютно расположился на своей полке, и купе задышало по-домашнему. 

– Железяку отвозила. 

– Ты ж моя хорошая! – просиял он. – А от меня чего бегаешь? Обидел чем? 

– Да что, вы, Алексей! – сказать бы ему, какой он замечательный, необыкновенный, чудный! объяснить бы, что именно поэтому и не стоит ему разговаривать с ней! одним с ней воздухом дышать не стоит! да как об этом в двух словах скажешь? А подробней нельзя, итак уже доболталась. – Просто, не надо нам… 

– Вот и я говорю, – не надо… – Алексей ободряюще посмотрел на спутницу. Она сидела в самом уголке, перепуганная и напряженная, как загнанный зверек, – … бояться не надо, Мариш. Это ж я… Ну?... 

В ответ Марина уставилась в окно, и, не замечая роскошных садов, разбегающихся многоцветными волнами лугов, синего неба с высоко парящими диковинным птицами, наливалась стыдом, ругая себя за светскую бестолковость. 

– Знаешь, – с невеселой полуулыбкой начал Алексей, – в школе, где я учился, была такая дурацкая шутка. Протягивают тебе руку, «привет», мол, ну и ты в ответ свою протягиваешь, а тот, шутник, свою – раз, и отдернет. Ты ж так шутить не будешь? 

Мрыська с трудом соображала, причем здесь эта шутка, и чтоб на все это ответила… хотя бы та же Твердушкина… 

– А вот и я! – вошла молоденькая, примерно Марининых лет, звонкоголосая проводница, с востренькими глазками, ярко напомаженными губами и бейджиком то ли Инны, то ли Нины. Она уселась рядом с Алексеем, кокетливо выставив коленку, и, краем глаза отметив отсутствие обручального кольца у пассажира, озорно ему улыбнулась, со значением поправив волосы и воротничок дразняще расстегнутой блузки. – Ваши билетики?! 

Разложив папки, Инна-Нина спрашивала у пассажира «как устроились», щебетала, сверяла, играла очаровательными ямочками на щеках, и таким задорным, напористым было ее кокетство, что Марина даже залюбовалась. Зато сама пассажирка никакого впечатления на Инну-Нину не произвела: невзрачненькая какая-то, мордочка не накрашена, волосы назад убраны, как у старухи; «эдак всю жизнь прокукуешь. Хорошо, если мужичка завалященького найдешь, детей народишь, а дальше что? Тоска зеленая? Назад оглянешься, – вспомнить нечего?! Молодость – она один раз дается, и прожить ее надо, чтоб мало не показалось…», – и быстро забрав у Мрыськи билет, с безлико-громким «кипяток в конце вагона, чай-кофе позже» Инна-Нина вышла из купе. 

– Мариш, ты вообще дар речи утратила? Или со мной говорить не хочешь? – Алексей скользнул взглядом по ее губам, манящим нежной, дышащей естественностью, и с легкой улыбкой «я совсем не страшный», продолжал «пытать». – Ладно, спрошу о другом... Почему ты тогда, после первой встречи, так и не позвонила? Я ждал… 

– Теперь-то что?! 

– Теперь, может, и ничего. Но ты ж обещала. 

– Я говорила «постараюсь», – выдавила Марина. Обещать было не в ее правилах. Он просто этого не знал.