— Я попрошу господина Салмана не перебивать меня,— прервал его Али Ахмад. Салман молча сел на место.

— Так я говорил о том, что целью своей жизни Хан Бахадур считает делать деньги. Излишнее накопление богатств в одних руках — преступление. Это все равно что украсть в других домах свет и устроить у себя иллюминацию, это все равно что вырвать кусок хлеба у голодающего! — В голосе Али Ахмада сквозило отвращение.— Мы не можем заключать никаких соглашений с Хан Бахадуром: наши пути различны. Он хочет использовать нашу организацию в своих корыстных целях. Сначала он втянет нас в грязные сделки на черном рынке, потом, если следовать его советам, в нашу больницу вместо лекарств будет поступать подкрашенная водица в пузырьках, а медикаменты будут сбываться на рынке, больные будут отдавать богу душу, а Хан Бахадур набивать себе карманы. Если мы примем его предложение — это значит, что организации нашей пришел конец.

В комнате воцарилась тишина. Али Ахмад после непродолжительной паузы снова заговорил:

— Зачем нам строить роскошное здание больницы? Стоит ли из-за этого пачкать свои руки, спекулируя на черном рынке или даже, как предлагает один из вас, заниматься грабежом?—Он горько улыбнулся.— Теперь не время Робин Гудов, друзья мои, когда богатства отнимались у кучки феодалов и раздавались беднякам. Наш век — век науки, прогресса и демократии. Теперь народ сам разбирается, что к чему, и борется за свои права. Очень часто наша молодежь, поддавшись чувствам, порет горячку, как, например, Салман. Но путь этот порочен, мы должны осудить его.

Али Ахмад оглядел лица присутствующих и продолжал:

— Что касается Хан Бахадура, то я считаю, что мы можем принять его пожертвование на строительство больницы, но не более. Хотя я уверен, что как только он узнает, что мы отказываемся от предлагаемой им сделки, он заберет деньги назад. Это и будет проверкой искренности его чувств и намерений.

Он сел на место. В комнате опять воцарилось молчание. Да, профессор прав, все были согласны с ним.

Заседание объявили закрытым. Оживленно переговариваясь, «жаворонки» разошлись каждый по своим делам.

В девять вечера к воротам штаба подкатил кадиллак. Хан Бахадур легким шагом вошел в гостиную. Сафдар Башир, Али Ахмад и Фахим Алла уже ждали его. Хан Бахадур непринужденно поговорил о погоде, а потом спросил:

— Ну, так к какому решению вы пришли?

— Нам очень жаль, господин Хан Бахадур,— начал Сафдар Башир,— но мы не можем принять ваше предложение. Конечно, если вы захотите помочь нам материально в строительстве больницы, мы будем вам очень признательны.

Хан Бахадур побледнел.

— Я должен подумать...

Али Ахмад молча положил перед ним чек на двадцать тысяч рупий.

— Пожалуйста, вот ваш чек. Поступайте, как знаете.

— Вы не подумайте ничего плохого,— торопливо заговорил Хан Бахадур.— Заработать деньги — дело нелегкое. Но уж если я жертвую на что-либо свои деньги, то имею право быть уверенным, что они будут использованы для хорошего дела. Двадцать тысяч — не маленькая сумма, не так ли?

— А кто у вас отнимает ваше право? — серьезно ответил ему Али Ахмад.— Если вы не согласны с программой нашей организации, то какая может быть речь о сотрудничестве?

— О, вы не так поняли меня. Я полностью согласен с вашей программой, но у меня есть возражения против путей, которыми вы хотите претворять ее в жизнь. Я вижу, что вы отнеслись к моему предложению недостаточно серьезно, так как не принять его—просто неразумно.

Сафдар Башир собирался что-то сказать, но Фахим Алла опередил его:

— Господин Хан Бахадур, ваше предложение было всесторонне обсуждено. Решение наше твердое.

— Ничего не понимаю,— растерянно проговорил Хан Бахадур.

Фахим Алла взглянул на него своими огромными черными глазами:

— Извините, но вам действительно трудно понять нас, потому что мы совсем по-разному смотрим на жизнь.

Хан Бахадур недовольно спрятал чек в бумажник и, натянуто улыбаясь, сказал:

— Вы еще молоды. Жизнь вас кое-чему научит.

Он на минуту задержался, словно собираясь сказать еще что-то, и вышел.

V

Последние дни Нияз ходил сам не свой. На военных складах залежалась большая партия товара, которая была продана с торгов. Нияз участвовал в аукционе и купил несколько тысяч шерстяных одеял по относительно высокой цене, потратив на их приобретение семнадцать тысяч рупий. Довольный, он погрузил товар на грузовики, заранее радуясь, как в холода будет продавать одеяла втридорога.

Но вскрыв тюки, он схватился за голову. Одеяла были истлевшие. При небольшом усилии ткань рвалась, как бумага. Тюки, оказывается, хранились в помещении с дырявой крышей. За ротозейство чинуш из военного ведомства теперь должен был расплачиваться Нияз. О доходе не могло быть и речи. Нияз думал только о том, как бы выручить затраченные деньги. Он пригласил нескольких посредников. Они унесли образцы, чтобы предложить купцам и торговцам, и вскоре вернули их. Никто не хотел покупать одеял даже по дешевке. Нияз потерял сон. Он не знал ни минуты покоя и за несколько дней осунулся, побледнел.