Для совхозных комбайнеров Директор, Кузьма Кузьмич, приготовил ночлег что надо: отдельные койки с матрасами, белые простыни, мягкие подушки, легкие одеяла. Явно гордясь всеми этими мыслимыми в селе удобствами, Потап Сидорович, покряхтывая, сказал сыну:

— Товарищи твои, сам видишь, не обидятся, все как надо сделали. И все равно, думаю, лучше родного дома ничего нет. Или до сих пор зло на меня имеешь?

Тиша легко, радостно улыбнулся:

— Никакого зла я на тебя, батя, не имел и не имею. Поедем к маме!

Олда, мать Тиши, никак не думала в такое позднее время встретиться с сыном. Как только увидела Тишу, всплеснула руками, обняла его.

— Вай-вай, кто при-шел! Ты откуда, сыночек? Поди, чего-нибудь плохого случилось?

— Все хорошо, мама, — улыбался Тиша. — Прямо с поля с папой вот приехали.

— Вижу, что с папой. Где хоть встретились? Завтра, поди уж, и уедешь?

— Нет, мама, не уеду. Буду здесь, покуда не уберем хлеба.

— Какие хлеба? Наши? Тебе зачем наши хлеба? — радуясь и ничего не понимая, спрашивала мать.

— Как зачем, мама? Приехали втроем помочь, — объяснил Тиша.

— Ты, мать, язык больно не чеши! — не очень довольно вмешался Потап Сидорович. — Тиша целый день не слезал с комбайна. Да и я есть хочу.

— Может, баньку истопить? Пыль и грязь сперва бы смыть? — предложила Олда.

— С ума не сходи, — хмыкнул Потап Сидорович. — Какая сейчас банька, в полночь? Завтра ему опять с зарей на комбайн. Собери ужинать, мы с Тишей у рукомойника сполоснемся.

Олда радостно удивлялась, глядя на мужа: смотри-ка, как заботится! Давно бы так!

За столом, щедро заставленным деревенскими закусками — салом, вареными яйцами, маслом, квашеной капустой, — Потап Сидорович с удовольствием налил в рюмки из графина с красным перцем на донышке.

— Спасибо, папа, я не пью, — отказался Тиша, подняв рюмку и снова поставив ее.

— Может, немного, с устатку-то, со встречей? — предложила мать. — Лучше и покушаешь.

— Спасибо, мама, я ее и в рот не беру.

…Со своими товарищами Тиша проработал в «Победе» десять дней. По домам они собрались, когда уборка зерновых, по существу, была закончена. Проводили их с почестями: истопили баню, на славу угостили, от имени правления колхоза и партийной организации Потап Сидорович преподнес каждому, как было записано в решении, ценный подарок — часы.

Олда за эти дни настолько уже привыкла, что сын каждый вечер приходит домой, ночует дома, что провожала — как от сердца отрывала, и, конечно, всплакнула. А Потап Сидорович, улучив минуту, — с глаза на глаз — попросил, не отводя прямого виноватого взгляда:

— Ты, Тиша, того… не вспоминай, что было. Прости за все…

— За что, папа? — просветленно спросил Тиша. — Ты меня учил, но и жизнь учила. Видишь, и про это не забыл.

Улыбаясь, Тиша показал отцу зачетную книжку заочника университета.

Радичевой передали из Атямара телефонограмму: завтра прибыть на бюро райкома с Ландышевой и Назимкиным.

В своих подопечных Вера Петровна нисколько не сомневалась, правда, настораживало ее то, что Пуреськин никак пока не отозвался на письмо сэняжских коммунистов, опротестовавших заметку Черникова. Радичева понимала: времени еще прошло мало, и не до их письма секретарю райкома сейчас, в конце страды. Все так, но вдруг кто-то из членов бюро, не зная обстоятельств, не разобравшись, припомнит эту злополучную заметку, и прием, до выяснений, отложат? Ни о чем таком Вера Петровна, конечно, Тане не сказала…

Утром все они собрались около правления, нарядные и взволнованные.

— Словно на крестины собрались, — улыбнулась Вера Петровна.

— Поважнее, Вера! — Назимкин тут же поправился: — Вера Петровна.

С шутками и прибаутками расселись в машине: Таня — рядом с шофером, Колей Петляйкиным, на заднем сиденье — Вера Петровна и Миша Низимкин. Коля Петляйкин простодушно заметил:

— А по-моему, вроде не на крестины, а под венец собрались. Мы с Таней — дружки, вы — невеста и жених.

— Куда бы уж лучше! — Довольно заулыбался Назимкин и глянул на Веру Петровну так, что лицо ее занялось краской.

Что касается Коли Петляйкина, то он охотно бы поменялся местами: пусть бы Михаил вел машину, рядышком со своей Верой Петровной, а он бы сидел позади с Таней и глядел бы не на дорогу, а на нее.

С детских лет, сколько себя помнит, знает Петляйкин Таню. В летние каникулы — они в пятый класс перешли — Таня чуть не утонула, когда всей гурьбой купались. Уже захлебываясь, она вскидывала тоненькие руки и снова скрывалась под водой. Ребятишки до смерти перепугались, выскочили на берег, припустились в село. Один он, Коля Петляйкин, не струсил, не оставил Таню. Пересилив страх, он бросился к ней, схватил за косы и вытащил на берег. Хотя и сам, конечно, вдоволь нахлебался мутной воды. Он даже припомнил объяснения учительницы, как надо делать искусственное дыхание, крест накрест сгибал ее руки до тех пор, пока ее не стошнило и она открыла глаза. Как не забывал он и того, что первым от утопленницы, вовсю сверкая пятками, бежал Федька Килейкин. А теперь… вот так-то!.. Иногда Коля Петляйкин задумывался, прикидывал: что Таня нашла в этом Килейкине? Ну, верно, с лица он заметный, красивый. Так разве только на лицо может быть красивым человек?.. Конечно, ему и сейчас приятно, что Таня сидит вблизи, да не так они сидят, как Вера Петровна с Назимкиным: в зеркальце, что у него перед глазами, ему кое-что поневоле видно…