Чуть приметно усмехнувшись, Пуреськин развел руками, словно говоря: смотрите, товарищи члены бюро, как обстоят дела!

— Есть еще желающие выступить? Нет? Тогда у кого какие мнения о приеме товарища Ландышевой кандидатом в члены партии?

Сразу раздалось несколько голосов:

— Утвердить решение партийной организации колхоза!

— Чего еще говорить, дело ясное!

— Только одно вот неясно: как это наш редактор с закрытыми глазами жердью бьет по головам!

— Это разговор другой, — приостановил Пуреськин. — Есть, товарищи, одно мнение: принять товарища Ландыщеву кандидатом в члены партии. Иными словами, утвердить решение партийной организации колхоза «Победа». Есть другие предложения? Нет? Поздравляю тебя, товарищ Ландышева! Всегда будь такой принципиальной!

Пуреськин встал, крепко пожал руку зардевшейся девушке.

— Спасибо. Мне можно идти? — не чуя под собой ног, спросила Таня.

— Да, можно.

Дверь за Ландышевой закрылась, Пуреськин объявил:

— Слушаем вас, товарищ Радичева.

Вот теперь Вера Петровна и начала прямо с Черникова: кто этот человек, выгнавший свою жену и написавший клеветническую заметку? Почему так легко поверили ему в редакции и почему до сих пор держат этого морально разложившегося человека на идеологическом участке работы? О Шазинове сказала совсем кратко и убедительно: у них, в «Победе», он вел себя не как партийный работник, а как следователь прошлых времен.

Вера Петровна села, вытирая платочком повлажневший лоб. Заместитель председателя райисполкома негромко и бурчливо заметил:

— Эка, подумаешь, большое дело… Выходит уж, ни о ком и слово не скажи, а еще толкуем про критику.

— Все большие дела, товарищи, начинаются с маленьких. — Пуреськин вел заседания сидя, сейчас поднялся. — И в данном случае так же. На первый взгляд эпизод вроде бы и незначительный, а ведь последствия могли получиться скверные. Ландышева, как видели, молодая девушка. Ее трудовая жизнь только начинается, и вот на ее пути объявился хулиган и огрел обухом по голове! Хорошо еще, что Ландышева с твердым характером. Другая на ее месте неизвестно еще как бы повела себя. Бросила бы комбайн. Озлобилась. Хуже того, что-то бы навсегда потеряла в душе.

Пуреськин налил в стакан воды, и пока пил, было слышно, как тяжело вздыхает редактор газеты.

— Теперь о критике, — продолжал Пуреськин. — Есть партийная, принципиальная критика, а есть критиканство, есть травля людей. Я считаю, что поступок Ландышевой — это настоящая партийная критика. А заметка в газете — месть за эту критику, в чем не сумел или не захотел разобраться Шазинов, что еще хуже. Вот его докладная, в которой я теперь не верю ни одному слову. А вот второй документ — письмо коммунистов колхоза «Победа», выступление Радичевой вы слышали. Кому верить? Не верить колхозным коммунистам, не верить Ландышевой, не верить секретарю парткома Радичевой, а верить одному Шазинову?.. Черников оклеветал человека, а наш редактор, не проверив факты, опубликовал заведомую ложь. Оболгали комсомолку за то, что не остановила пять комбайнов в разгар уборки, чтобы комбайнеры пошли слушать концерт! Теперь я спрошу вас: в разгар боя вы остановили бы пять танков, чтобы их экипажи пошли на концерт? Если бы даже этих танкистов ждали самые большие звезды искусства? Уверяю вас — сравнение подходящее!..

Пуреськин сел, суховато закончил:

— Есть предложение: вопрос о Шазинове и редакторе газеты рассмотреть на закрытом заседании бюро.

Осень в нынешнем году богата всем — и хлебами, и душевным настроением людей, и свадьбами. Гул летних колхозных забот, беспрестанный грохот и треск машин оборвались где-то на краю дальних загонов. Поля опустели, — они отдыхают, набираются сил, — чернеет зябь, зеленеют озимые.

Дни хотя и стали короче, однако лето не торопилось полностью уступать осени, ревниво хранило свои чуть поблекшие краски. Не совсем утратило свое тепло и солнце; правда, вечера и утренники выдавались холодными, но все равно к обеду разогревало. По полям и весям плыла паутина, невесомыми серебряными нитями повисая на ветках, на проводах, протянутых вдоль и поперек села. Выпали и первые заморозки: на огородах пожухла, пожелтела огуречная ботва, обнажились, словно раскаленные камни, тыквы. И лишь кочаны капусты еще больше заядренели, белея, как кучки снега, по низинам огородов вдоль извилистой Сэняжки.

Раньше всех к ногам своим сбросили летние наряды вишенье, яблони и смородина. Березки, липы накинули на себя золотистые платки, словно молодицы собрались на гулянку. А в лесной чаще со звоном летит крупный желтый снег…

В такие погожие осенние дни то на одном, то на другом конце села вырываются из широко открытых окон переборы баяна, за ним взмывают, выплескиваются веселые голоса девушек, молодух, к ним, чуть погодя, присоединяются мужские басы: в селе, как костры, зажигаются свадьбы.

Такое же веселье закипает сегодня и в квартире Веры Петровны и Михаила Назимкина, которую только-только получили они в доме молодых специалистов колхоза.

Весть о свадьбе по селу растеклась сразу и вызвала общее одобрение: давно бы им жить под одной крышей!

Поздравить новую семью и пожелать счастья пришли самые близкие друзья-товарищи, заполнившие обе просторные комнаты и, за-ради любопытства, поминутно заглядывающие в отделанную белым кафелем кухню — Мишина работа!