— Твоя правда, дугай, дело, знамо, не в годах. Твоя правда!

Магнитофон умолк, раскрасневшиеся Зина и Таня пошли под аплодисменты на свои места. Шофер Коля Петляйкин пожал сперва руку Зине, потом захватил Танину руку, начал нахваливать, а руку все не выпускал.

Дарья Семеновна возмутилась: «Этот еще лопоухий бычок куда лезет!» Она выбралась из-за стола, вроде бы случайно оттолкнула шофера круглым плечом, позвала:

— Танюша, выдь на минутку.

Таня удивленно посмотрела на нее и, чуть пожав плечами, нехотя тронулась следом.

На кухне никого не было; Дарья Семеновна, одергивая, поправляя на себе модную кофту, дружелюбно нaчала:

— Танюша, что тебе скажу…

— Что, тетя Дарья?

— Нехорошо так на людях-то, гнешься-ломаешься, ногами невесть как брыкаешь.

— Так ведь танец такой, тетя Дарья! — Таня засмеялась. — Где ж теперь и поплясать? Не в погребе же!

— Уж и слово тебе не скажи, рот готова разорвать! — построже одернула Дарья Семеновна. — Ты сперва послушай. Платьишко на тебе, говорю, выше коленок…

— Ну и что?

— Как что? Вы тут с Зинкой не одни — мужики смотрят.

— Господи, тетя Дарья! — Таня покраснела. — Да что вы такое говорите?

— Что надо, то и говорю, — наставительно, еще строже сказала Дарья Семеновна. — Этот, Петляйкин самый, зыркалок с тебя не спускает. Про Федю-то помни!

Вспыхнув, Таня резко повернулась, ушла. Опешив, Дарья Семеновна пошла за ней, оскорбленная до глубины души. «Ах, бессовестная, не знай чего из себя корчит! А кому, как не ей, Дарье Семеновне, остеречь девку?» Настроение у Дарьи Семеновны было окончательно испорчено…

На свадьбе же настроение у гостей, наоборот, поднималось. Стоя на свободном пятачке между столов, комбайнер Павел бражно подзадоривал:

— Эго что за свадьба без цыганочки, а? Почему, спрашиваю, все приуныли, а? Где баян, а? А ну, ярь, давай!

Выпятив колесом грудь с пышным бантом, он бил в ладоши, притопывал правой ногой, поводя носком туфли и так и эдак, входя в азарт, начало притопывать и прихлопывать и все застолье. А когда, по его разумению-наблюдению, все как следует завелись, Павел взмахнул руками, вскрикнул: «И-и-эх!», и пошел петухом, бочком-бочком! Он знал, что лучше Зины цыганочку никто не спляшет, и, сделав для затравки круг-другой, остановился перед ней, уронил, приглашая, руки.

Зина не стала отнекиваться. Как подкинутая пружиной, она выскочила из-за стола, тряхнула плечами, мелко-мелко затряслись-задрожали ее по-девичьи тугие груди. Под дружные возгласные хлопки, под горячие, подстегивающие выкрики — «Гай-гай, гай-гай!» — то большой, красивой и стремительной птицей носилась она меж столами, надламывая руки, то те же успокоенные руки горделиво колыхались над ее головой, как крылья лебедушки.

Давно Зина не плясала так! Плясала, словно вымещая все свои обиды, плясала, будто доказывая: глядите — не сломит меня никакое горе, все перенесу и выстою, жизнь все равно прекрасна, будет и у меня еще счастье, вот я какая!

Проводили ее к столу восторженным гулом, Дарья Семеновна, снова не удержавшись, повернулась к незнакомой соседке:

— Словно и замуж не выходила, словно и муж не прогонял! Другая бы на ее месте не то что плясать, людям бы от стыда на глаза не казалась!

Готова была Дарья Семеновна поведать с ехидцей, как плясунья уехала из Сэняжа и не солоно хлебавши вернулась, — соседка, будто забыв, что и сама только что осуждала Зинины пляски, неожиданно вступилась:

— Пускай пляшет, может, тем кручину свою гонит. Не хоронить же ей себя с таких лет.

Нет, настоящей, сердечной беседы и тут не получалось. Дарья Семеновна опять, и уже окончательно, отвернулась от соседки. И тут же ее обильно нарумяненное лицо вспыхнуло от возмущения: этот лупоглазый шоферок Петляйкин нашептывал что-то на ухо Татьяне — при всех. Терпение Дарьи Семеновны лопнуло. Не кивнув даже на прощание молодым, она выбралась из-за стола. Не остановил ее и громкий торжественный голос шофера:

— Внимание! Лучшие певицы Сэняжа Зина и Татьяна исполнят нашу эрзянскую народную песню — «Умарина».

Ах, какая удивительная, дивная сила дана песне! В ярко освещенной комнате царило веселье, люди подвыпили, шутили, звенели рюмки, ножи, вилки, и — все это разом стихло, едва в шумном разноголосье возникли, поднимаясь все выше и выше, два чистых, как родниковые ключи, голоса, в один сливаясь. И слова-то вовсе нехитрые, простые, и певицы-то — свои, сельские девчата, а поди же ты, как сладко бередит душу! Притихли жених и невеста, прижавшиеся друг к другу плечами; задумчиво подперли ладонями подбородки другие; не спускал с Тани Ландышевой восторженно-обожающего взгляда Коля Петляйкин; пальцами, не замечая, вытирала бегущие по щекам светлые слезы пожилая гостья, недавняя соседка Дарьи Семеновны — единственная дальняя родственница жениха, приехавшая на свадьбу аж с самого Урала…