Шрифт:
– Маленькая проблема папочки? – Маруа улыбнулся, потом покачал головой. – Это секрет Полишинеля. По большей части он себя контролирует. Иначе нельзя. Но иногда…
Он сделал красноречивый жест.
«Да, – подумал Гамаш. – Иногда…»
– А потом, сказать Андре, что он тут для того, чтобы заключить договор с Морроу… Ну, Фортен сам напрашивался на неприятности. Самодовольный нахал.
– Мне кажется, вы тут немного неискренни, – сказал Гамаш. – В конце концов, вы здесь по той же причине.
Маруа рассмеялся:
– Touch'e. Но мы приехали первыми.
– Вы хотите сказать, что существует какая-то система приоритетов? Оказывается, в мире искусства есть столько всяких вещей, о которых я понятия не имею.
– Я хотел сказать, что мне не нужно объяснять, что такое великое искусство. У меня есть глаза, и я могу его видеть. Клара – блестящий художник. Не нужны ни «Таймс», ни Дени Фортен, ни Андре Кастонге, чтобы сообщить мне об этом. Но некоторые покупают произведения искусства ушами, а некоторые – глазами.
– А Дени Фортену нужно объяснять?
– По моему мнению, да.
– И вы не скрываете своего мнения? Поэтому Фортен вас ненавидит?
Франсуа Маруа внимательно слушал старшего инспектора. Его лицо перестало быть лицом сфинкса. Его удивление было очевидно.
– Ненавидит меня? Я уверен, он меня не ненавидит. Да, мы конкуренты, мы нередко не можем поделить художников или покупателей, и наши отношения могут становиться ужасными, но есть уважение и честь профессии. К тому же свое мнение я держу при себе.
– Но со мной-то вы поделились, – заметил Гамаш.
Маруа посмотрел на него:
– Вы спросили. Иначе я бы ничего не сказал.
– Клара может заключить договор с Фортеном?
– Может. Все любят раскаявшихся грешников. И я уверен, что он в этот момент сочиняет свою покаянную молитву.
– Он уже покаялся, – сказал Гамаш. – Поэтому-то и был приглашен на вернисаж.
– Так-так, – кивнул Маруа. – Я задавал себе этот вопрос. – Впервые на его лице появилось озабоченное выражение. Потом он приложил некоторое усилие, и его взгляд прояснился. – Клара умна. Она его насквозь видит. Он не понимал, что потерял, отказавшись от нее прежде. И до сих пор не понимает ее картин. Он много трудился, чтобы заработать репутацию безошибочного ценителя, но он таким не является. Один ложный шаг, одна неудачная выставка, и вся эта репутация полетит вверх тормашками. Репутация – вещь хрупкая, и Фортену это известно лучше, чем кому бы то ни было.
Маруа показал на Андре Кастонге, подходящего к дверям гостиницы:
– Вот он не настолько уязвим. У него есть постоянные частные клиенты и один большой корпоративный. «Келли фудс».
– Производитель детского питания?
– Именно. Громадный корпоративный покупатель. Они делают громадные вложения в искусство, помещают картины в своих офисах по всему миру. Отчего они кажутся менее корыстными и более изысканными. И догадайтесь, кто находит для них картины?
Ответа не требовалось. Андре Кастонге нырнул головой вперед в дверь гостиницы и исчез.
– Они, конечно, довольно консервативны, – продолжил Маруа. – Но Андре и сам такой.
– Если он такой консервативный, почему он интересуется искусством Клары?
– А он ею и не интересуется.
– Питером?
– Я так думаю. Таким образом, он получит двоих по цене одного. Художника, чьи работы он сможет продавать «Келли фудс». Безопасные, традиционные, уважаемые. Ничего слишком смелого или непристойного. Но еще он при этом получает рекламу и возможности, чтобы продавать настоящий авангард. Клару Морроу. Не недооценивайте силу корысти, старший инспектор. Корысти или эго.
– Я это запомню, merci.
Гамаш улыбнулся, провожая взглядом Маруа, который пошел следом за Кастонге вверх по холму.
– «Нет, камнем, палкою сердца не разбивают».
Гамаш повернулся на голос. На скамье, спиной к нему, сидела Рут.
– «Невидимую глазу плеть я знаю» [68] .
Гамаш сел рядом с ней.
– Эмили Дикинсон, – сказала Рут, глядя перед собой.
– Арман Гамаш, – откликнулся старший инспектор.
– Я говорю не о себе, идиот. Об авторе стихотворения.
68
Перевод Б. Львова.
Она посмотрела на него рассерженным взглядом, но увидела, что Гамаш улыбается, и громко расхохоталась.
– «Нет, камнем, палкою сердца не разбивают», – повторил Гамаш.
Это было знакомо. Напомнило ему чьи-то недавно сказанные слова.
– Сегодня тут слишком много движения, – сказала Рут. – Слишком много шума. Отпугивает птиц.
И вокруг в самом деле не было ни одной птицы, словно в подтверждение слов Рут. Хотя Гамаш знал, что думает она не обо всех птицах, а об одной.