Шрифт:
Он развернулся и направился к бистро.
– Булку? – Рут предложила Кларе нечто похожее на кирпич.
Они принялись отламывать по кусочку. Рут швыряла кусочки в дроздов, которые разлетались в стороны. Клара кидала кусочки себе под ноги.
Тук-тук-тук.
– Я тут слышала, будто критики говорят о твоих картинах что-то такое, чего я точно не вижу, – сказала Рут.
– Что ты имеешь в виду?
– Им твои картины нравятся.
Тук-тук-тук.
– Вовсе нет, – рассмеялась Клара. – В «Оттава стар» написано, что мое искусство привлекательно, но в нем нет ничего провидческого или смелого.
– А, «Оттава стар». Желтая газетенка. Помню, как-то раз «Драммондвилл пост» назвала мою поэзию скучной и неинтересной. – Рут хохотнула. – Ну-ка, вот этой. – Она показала на особенно смелую голубую сойку.
Клара не шелохнулась, и Рут бросила в птичку хлебный камушек.
– Чуть-чуть не попала, – сказала Рут.
Клара подумала, что если бы Рут захотела, то не промазала бы.
– Они назвали меня старым, усталым попугаем, который подражает настоящим художникам, – пожаловалась Клара.
– Это смешно, – отрезала Рут. – Попугаи не подражают. Подражают птички майна. Попугаи заучивают слова и произносят их на собственный лад.
– Очаровательно, – пробормотала Клара. – Придется написать строгое письмо и поправить их.
– «Камлупс рекорд» сетовала, что в моих стихах нет рифм, – сказала Рут.
– Ты помнишь все рецензии, написанные на твои стихи? – спросила Клара.
– Только плохие.
– Почему?
Рут посмотрела прямо на нее. Ее глаза не были ни сердитыми, ни холодными, ни полными злобы. Они были наполнены удивлением.
– Не знаю. Возможно, это цена поэзии. И явно живописи.
– Что ты имеешь в виду?
– Творчество – это наша реакция на боль. Нет боли – нет и продукта.
– Ты веришь в это? – спросила Клара.
– А ты разве нет? Что пишет «Нью-Йорк таймс» о твоих работах?
Клара порылась в памяти. Она помнила, что рецензия была хорошей. Что-то о надежде и воскрешении.
– Добро пожаловать на скамью, – сказала Рут. – Что-то ты рановато. Я думала, тебе понадобится еще лет десять. А вот поди ж ты.
И на мгновение Рут стала точной копией героини на портрете Клары. Озлобленная. Разочарованная. Она сидела на солнце, но вспоминала, переживала, повторяла каждое оскорбление. Каждое недоброе слово. Она извлекала все это из глубин памяти и рассматривала их как не оправдавшие ожиданий подарки на день рождения.
«Ах, нет, нет, нет, – подумала Клара. – Мертвец все свое неслышно гнул. Так это и начинается?»
Она посмотрела на Рут, продолжавшую швырять в птиц кусочки несъедобного батона.
Клара встала, собираясь уходить.
– «Надежда поселяется среди современных мастеров».
Клара повернулась к Рут – солнце только-только коснулось слезящихся глаз старухи.
– Это было в «Нью-Йорк таймс», – сказала Рут. – А лондонская «Таймс» написала: «Клара Морроу снова делает радость современной». Не забудь об этом, Клара, – прошептала она.
Рут снова отвернулась, села, прямая как жердь, наедине со своими мыслями и тяжелым, закаменевшим батоном. Время от времени поглядывая в пустое небо.
Глава восьмая
Габри поставил стакан лимонада перед Бовуаром и охлажденный чай перед старшим инспектором. На ободки были насажены лимонные дольки, и стенки стаканов в этот теплый день уже запотели.
– Вы не хотите зарезервировать номера в гостинице? – спросил Габри. – Мест много, если что.
– Мы подумаем. Merci, patron, – сказал Бовуар, слегка улыбнувшись.
Он по-прежнему чувствовал себя неловко, завязывая дружбу с подозреваемыми, но, похоже, ничего не мог с этим поделать. Они, конечно, сидели у него в печенках. Но еще и в сердце.
Габри ушел, и двое полицейских некоторое время пили молча.
Бовуар пришел в бистро первым и прямиком отправился в туалет. Плеснул холодной водой в лицо, пожалел, что не может принять таблетку – дал себе обещание принять только перед сном, чтобы лучше спать.
Когда он вернулся в зал, шеф уже сидел за столиком.
– Удачно сходили? – спросил он у Гамаша.
– Они оба признали, что были знакомы с Лилиан Дайсон, хотя и заявили, что едва ее знали.
– Вы им поверили?
Этот вопрос всегда возникал. Кому верить? Как это решить?