Семёнов приподнял бровь, словно говоря: ну-ну, простая медсестра. Развернулся на каблуках, подошёл к двери, оглянулся, приложил палец к губам.

– Запомнили, товарищ Семёнов? – удивляясь собственной отчаянной дерзости, проговорила Нелли. – Ишимова, друг товарища Зиновьевой.

Семёнов фыркнул и вышел. В палате снова воцарилась полутьма. Нелли обхватила руками плечи, стараясь выровнять дыхание и справиться с нахлынувшей волной страха. Что, если Семёнов начнёт копать глубже и раскроет её? Если через день или два она окажется в Стеблевском котле вместе с остальными?

Нелли стянула с головы белую шапочку, вынула шпильки, позволив косе чёрной змеёй спуститься по плечу. Запустила пальцы в волосы, массируя гудящую от переживаний и недостатка сна голову. Волосы рассыпались, упали на лицо, превратив для неё вечерний полумрак палаты в ночь, поэтому она едва не подпрыгнула, когда услышала рядом тихий глухой голос.

– Красивые у вас волосы, Нелли Геворговна, – прошептал Волков. Капитан приподнялся, но тотчас уронил голову на подушку. – Нет, слабоват ещё, – сказал он сам себе.

– Как давно вы в сознании? Как себя чувствуете? – бросилась к пациенту Нелли, на ходу забирая волосы под шапочку.

– Руки болят ужасно, – пожаловался Волков и тотчас усмехнулся, превозмогая боль: – Не по-мужски жаловаться как-то, но вы же врач. Или всё-таки шпион, раз Сашка Семёнов на вас так вызверился?

– Много вы успели услышать? – испуганно спросила Нелли.

Волков покачал головой, зажмурился, не сумев сдержать тихого стона.

– Да я тут всё плаваю… То вынырну, то снова – как в омут. Слышал, как вы хирурга ругали, как бранились с Сашкой здесь, в темноте, как Света Кате про жениха рассказывала. Слышал даже, как сам знаменитый Чижов мне жениться на вас велел, потому что вы мне руку спасли… Только нужен ли такой чудесной красавице этакий калека…

Волков попытался рассмеяться, но тотчас скривился от боли. Нелли открыла дверь в коридор и крикнула в сторону поста, что пациент пришёл в сознание. Уже через мгновение палата наполнилась светом, шумом голосов. А «грузинская княжна» выскользнула в коридор, прижала ладони к пылающим щекам.

Решетников приехал не поездом. По всему, добираться ему пришлось долго, минуя столицу. Когда Сима отправилась на коммутатор звонить профессору, с московского номера сперва переключили на Киев, а после – на захудалую полевую станцию, помехи на которой не могли заглушить даже магические фильтры. Видно, профессор работал на каком-то секретном объекте, и дело было важное, раз такого человека, при его статусе и возрасте, вытащили из кабинета куда-то в украинские хутора.

«Ми-второй», рубя винтами прохладный воздух, опустился на зеленевшее озимыми поле недалеко за вокзалом. Встречать профессора отправились только Сима и Игорь. Остальные «серафимы» остались дома. Маша – готовиться к визиту важного гостя, Громова и Солунь – выгадать хоть полчаса перед встречей, решить, как быть, что говорить, как вести себя с человеком, чья теория стоила им одиннадцати лет, да что там – всей жизни.

Решетников легко для своих лет спрыгнул на землю, пригибаясь, подошёл к встречающим. Коротко, как равному, пожал председателю руку, поклонился Симе, улыбнулся отечески, церемонно приподнял шляпу.

– Ну, вот и свиделись, Серафима Сергеевна, – проговорил он. – И о вас, товарищ Матюшин, наслышан. С супругой вашей приходилось работать – способная девочка. Подумать только, довела до ума мою формулу! Молодец, Машенька, молодчина. А сама отчего не пришла? Сердита на меня?

– Готовится, – смущённо отозвался Игорь. – Пироги поставила, чтобы к приходу горячие были, с пылу с жару.

– Пироги – это хорошо. – Александр Евгеньевич рассмеялся тихим добрым смехом, так что, не знай Игорь и Серафима, что он за человек, легко приняли бы своего гостя за добродушного старика-мага, которому можно без утайки рассказать обо всём. Игорь уже открыл рот, чтобы продолжить разговор, но Сима тихо потянула его за рукав – и председатель промолчал.

Заговорить о деле пришло время позже, когда лучащийся дедовской добротой Решетников церемонно выпил чаю, похвалил Машины пирожки, председателев быт, здоровый вид хозяйки и её гостий. Только потом Александр Евгеньевич позволил себе расслабиться. Его лицо, мгновение назад покрытое лучами морщинок, преобразилось. Глаза, по-стариковски голубые, приобрели глубину, взгляд стал цепким и холодным, даже горбинка носа, казалось, стала чуть заметнее.

– Рассказала мне всё Серафима Сергеевна, товарищи, – проговорил он сухо. – Молодцы, что квадрат на болоте огородили. Понимаю, щитов у вас нет, масштаб хозяйства не тот. Но и охранные заклятия, укреплённые Витиной формулой против брони, – неплохая придумка. Отдельное спасибо, что сами не полезли. Гордыня – она, матушки мои, смертный грех.

Громова фыркнула и отвернулась. Лена посмотрела на профессора строго, в глазах её промелькнула едва различимая тень осуждения.

– А теперь так же, без гордыни, послушайте, что я вам сейчас скажу, – проговорил Решетников, и его слова повисли в тишине ледяной тяжестью. – Не Кармановское болото сейчас наша проблема…

– Как – не болото? – рассердилась Нина. – Оно нам жизни едва не стоило. Тогда! Нынче! А вы нас уверять станете, что это всё пустое? Выдумки бабьи, по-вашему?

– Знаете ли вы, товарищ Громова, что многие вещества в больших дозах яд, а в малых – лекарство? Знаете, должна была вас Галина Васильевна учить, Липовцева. Понимаю я, товарищи маги, что вам, всей группе вашей, да и Вите это болото жизнь отравило. И то, что выжили вы и не сломались, – не государства заслуга, не магов из Министерства обороны. Выжили вы сами, держались друг за дружку, как только советские люди умеют держаться. Заслуги вашей и боли, как и своей вины перед вами, я не умаляю. Но вы, уж простите за прямоту – я человек старой закалки, юлить не хочу, – вы только десяток бойцов. Пусть и магов. Хороших магов. Вам Кармановское болото и формула едва жизни не стоили, а для страны могут стать лекарством от хвори, которая, дай ей волю, Украину сожрёт, а потом дальше пойдёт гулять по советской земле.