Стыдитесь, Аберо, вы оплевываете наши свободы, наше процветание, наш рост, наш cash-flow, наши staff and line, наш закон спроса и предложения, наше изобилие и благоденствие наших народов и нас самих. Посмотрите на себя — вы тощий или толстый, Аберо? Вы толстяк. Что вы едите, Аберо? Говяжье филе или хребтину? Вы едите филе. Что вы предпочитаете — зашеину или вырезку, Аберо? Вы предпочитаете вырезку. А разве вы не отталкиваете с отвращением бычий хвост или край, суповую говядину или огузок? Вы отталкиваете их. А какое у вас жалованье, Аберо, — ничтожно малое, убого среднее или чертовски высокое? Чертовски высокое, Аберо, оно вздымается до облаков, белых облаков, спокойно плывущих по голубому небу нашей цивилизации, которую вы хотите очернить, исполосовать безобразными молниями и уничтожить. И вы мечтаете, Аберо, что мир наш погибнет, на наших нефтяных скважинах запылают пожары, наши стада будут отравлены, свежие овощи завянут, а сухие превратятся в труху; наши фрукты сгниют, прекратится промышленное изготовление майонезов, наши замечательные живительные напитки станут безвкусными, и наши реки пересохнут! Вот о чем вы мечтаете, Аберо, но в ваших зловещих видениях вы не забываете построить себе Ноев ковчег и захватить с собой хорошую вырезку, кусок филе, ромштексы, бифштексы, спелые и сочные персики, а также горючее, лоты, буры, современные хирургические ножи, бургундские и рейнские вина, коньяки, арманьяки и шлюх со всего мира. А потом, Аберо, после потопа, вы причалите к берегам вашего хозяина Сатаны, и он вас отблагодарит. О, Аберо, я вижу вас с золотым трезубцем в руках и длинным зеленоватым хвостом, вижу, как вы шагаете по песчаным отмелям, которые были нашими океанами в те счастливые времена, когда люди весело производили, упаковывали, продавали, копили деньги, делали вклады и, весело напевая, занимались инвестициями и амортизацией! Так знайте же, Аберо, вы еще не победили: вы встретите на своем пути миллионы граждан и гражданок, возглавляемых тысячами директоров по проблемам человеческих взаимоотношений, которых направляют и воодушевляют сотни председателей и генеральных директоров компаний, коими в свою очередь мудро и твердо руководят десятки маршалов и глав государств, примирившихся ради общего дела с обнищанием своих народов; уж они-то, совещаясь на самом высоком уровне, найдут нужную тактику, чтобы уничтожить ваш золотой трезубец и отрубить вам зеленоватый хвост! Долой всех, кто пытается сокрушить наши гигантские американские и транснациональные предприятия! А теперь, господин заместитель директора по прогнозированию, на основании полномочий, данных мне нашими любимыми руководителями, во имя высших интересов нашей фирмы, так же как и ваших собственных, я требую, чтобы вы согласились подражать голосу Анри Сен-Раме, генерального директора фирмы «Россериз и Митчелл-Франс»! Что вы мне ответите?

— Я отвечу вам, — спокойно сказал Аберо, которого моя речь, по-видимому, ничуть не взволновала, — что вы просто не в своем уме. Я только что проверил впечатление нашего коллеги Ле Рантека, выводы которого мы напрасно недооценили, считая, что они вызваны минутной вспышкой озлобления. Теперь я вижу, что он не ошибался и его рассказ был совершенно точен. Он уверял, что вы говорили в таком тоне и таким языком, какие можно услышать лишь на театральной сцене или в сумасшедшем доме. По его словам, вы употребляли странные выражения, ваши глаза сверкали огнем, вы бессмысленно размахивали руками и поминутно бросали взгляды на окно, как будто в вашем больном мозгу возникла мысль ринуться вниз или выбросить за окно вашего собеседника. А Бриньон описал нам свой разговор с вами как настоящую пытку. Он в самом деле подумал, что вы на грани безумия, вы так его напугали, что он попытался подражать голосу директора несколько раз. А теперь и я сам услышал необыкновенные вещи. Не будем останавливаться на содержании вашей речи, сейчас бесполезно спорить, но ее форма настораживает и способна ошеломить любого человека, из любой страны, каковы бы ни были его должность, жалованье или национальность. Положительно что-то неладно на этом предприятии, и, если сопоставить три ваших смехотворных и бессвязных выступления с недавними речами Анри Сен-Раме, мы вправе забить тревогу, тем более теперь, когда Ле Рантек принес нам бесспорное доказательство, что наш главный штаб не только одобряет этот нелепый стиль речи, но восхищается и упивается им. Вас как будто даже повысили в должности в присутствии Ле Рантека после подобного приступа красноречия, когда вы сравнивали нас со средневековыми рыцарями! Отдаете ли вы себе отчет, в каком состоянии вы были несколько минут назад? К чему эта шутовская болтовня про вырезки, зашеины и свежие овощи? А помните мой зеленоватый хвост? Честное слово, вы переутомились, мой дорогой, и наши друзья Мастерфайс и Сен-Раме тоже. Хотелось бы знать, что втайне думает об этом такой уравновешенный человек, как Берни Ронсон? Рустэву, которому, как бы вы к нему ни относились, не откажешь в здравом смысле, теперь, верно, приходится нелегко. Неужели все это — следствие злосчастной трещины, этих обличений и других случайных обстоятельств? Послушайте, пора действовать, хватит вам пребывать в прострации, словно больному после кризиса! Я не принимаю всерьез отповедь, которой вы меня тут угостили, она бессвязна, все искажает, и это так непохоже на вас. Я всегда считал вас человеком, достойным уважения, хотя нам редко приходилось сталкиваться по служебным делам, и, думаю, вы могли бы стать превосходным директором по проблемам человеческих взаимоотношений, если бы требовали немного больше независимости от ваших начальников и вызывали интерес к этим проблемам у ваших коллег, склонных недооценивать их, как, впрочем, недооценивал и я сам. Что же в действительности происходит? Что сводит вас с ума и до такой степени волнует ваше руководство? Скажите мне правду об этом ночном бдении! Помогите нам, помогите нашему предприятию и его персоналу, ведь вы невольно подыгрываете тому дьяволу, которого вы считаете моим хозяином и лучшим другом, У нас, руководящих сотрудников, есть более важные дела, чем распутывать колдовские бредни. Присоединяйтесь к нашей группе, никто не станет принуждать вас отмежеваться от Сен-Раме и Мастерфайса. Если вы будете сотрудничать с нами — это и в их интересах, — тем успешнее вы будете им служить. Что вы думаете о моем предложении? Неужели я хоть чем-нибудь вас задел? Или был с вами невежлив? Какие мне привести доказательства моей доброй воли и искренности моего стремления объединить и поднять настроение наших коллег, которые, уверяю вас, совсем пали духом? Как предотвратить панику и беспорядок, угрожающие нашему предприятию?

Его слова тронули меня. Тем более что я был не подготовлен, чтобы отвечать моему собеседнику, так как разделял его мнение, что поведение и речи людей на нашем предприятии странно изменились. Ведь в день моего повышения я сразу заметил, как необычно вели себя наши руководители, да и сам я тоже. Но следовало ли сказать ему об этом? Если я сознаюсь, что произнес безумную речь, не подумает ли он, что я говорил так нарочно, с определенным расчетом? А может быть, Сен-Раме и Мастерфайс, вскочившие на ноги с криками «Назначим его! Назначим!» на глазах у оторопевшего Ле Рантека, сами сделали это с расчетом? И с каким расчетом? Мне было не по себе.

— Хотите, я открою окно? — спросил Аберо. — У вас очень жарко, так будет легче дышать.

— Да, я как раз собирался это сделать.

Я встал и, тяжело ступая, подошел к окну. Аберо последовал за мной. Я распахнул окно. Облокотившись на подоконник, мы стали смотреть на улицу Оберкампф, потом направо — на могилы и памятники кладбища.

— Вы заметили, как близко от кладбища находится тупик Роне? — спросил Аберо. — Совсем рядом.

Я вздрогнул. Этот человек был дьявольски хитер. Но на этот раз я не уклонился от ответа:

— Да, я заметил это как раз сегодня, между двенадцатью и двумя часами дня, и уверен, что ключ этой загадки спрятан на кладбище.

— Да-да, — подтвердил Аберо, — согласен с вами, но сознайтесь: вы все-таки странный человек — мгновенно переходите от необъяснимого возбуждения к поразительной трезвости суждений и выводов.

— Должно быть, я просто болен, — холодно ответил я, полностью овладев собой.

Аберо замолчал. Через несколько минут он отошел от окна и, остановившись посреди моего кабинета, спросил с обезоруживающим спокойствием:

— Так что же, вы согласны примкнуть к нашей группе, разумеется как один из руководящих сотрудников, а не в качестве директора по проблемам человеческих взаимоотношений?

— А вы, — ответил я не раздумывая, — согласны подражать голосу нашего генерального директора, ради чего я и решил сегодня вас повидать?

— О, если дело только за этим, — ответил он беспечно, — я даже серьезно тренировался; представьте, вчера вечером я развлекался тем, что звонил своим коллегам, подражая голосу генерального директора, и знаете, мне удалось всех одурачить. Сейчас я вам покажу. Что мне сказать?

— Право, не знаю, — ответил я, ошеломленный, — говорите что хотите.

— Ладно. Слушайте. — И он заговорил, подражая голосу Сен-Раме: — Господин директор по проблемам человеческих взаимоотношений, я счастлив, что, несмотря на ваше щекотливое положение, вы согласились сотрудничать с нами. Теперь двенадцать руководящих сотрудников предприятия объединят свои способности и энергию — а это уже немало — и, без сомнения, достигнут моментальных и сенсационных результатов. Для начала я вас извещаю, что наше собрание состоится сегодня в девять часов вечера в заднем зале таверны «Гулим», в тупике Роне, неподалеку от Восточного кладбища. Там мы можем свободно обменяться мнениями и поделиться информацией о положении в нашей фирме. Желающие могут потом остаться поужинать. Каждый платит за себя. Я, Сен-Раме, с радостью констатирую, что ответственные сотрудники моего предприятия объединились, чтобы защитить его от вредоносных действий тех, кто стремится развязать нездоровые силы, таящиеся в каждом из нас. Мы были добрыми — нас хотят сделать злыми. Мы были непреклонными — нас хотят сделать мягкотелыми. Будь я обличителем, я пришел бы в ужас, узнав, что двенадцать самых сильных сторожевых псов фирмы «Россериз и Митчелл-Франс» с нынешнего дня вышли на охоту и будут красться ночами по коридорам и галереям, по подземельям и катакомбам и ноздри их будут раздуваться, чуя запах моей серебристой шерсти; а завидев меня, они ощерят свои стальные белые клыки, припустятся за мной, выгибая спины и выбрасывая лапы, и будут гнать меня до самой преисподней, пока не настигнут и не разорвут в клочья. Ну как, это вас устраивает?

— Да, — ответил я, потрясенный.

Заместитель директора по прогнозированию вышел и тихонько притворил за собою дверь. Из этого подражания уже сочилась кровь.

Какой позор!

Ровно в девять часов я постучался в дверь таверны «Гулим», в тупике Роне. В дверном окошке показалась голова со встрепанными волосами, и хриплый голос спросил:

— По чьему приглашению?

— По приглашению Аберо.

— Какой у вас номер?