АЙВИ. Вот именно. Так что не надо теперь соловьем заливаться о сестринских чувствах, ладно? Я в это не верю. И уже давно. Когда я отсюда уеду, причем навсегда, я буду чувствовать себя не более виноватой, чем вы.

КАРЕН. А кто говорит, что мы не чувствуем?

БАРБАРА. Так ты уезжаешь?

АЙВИ. Мы с Чарльзом едем в Нью-Йорк.

( Барбара начинает смеяться. )

БАРБАРА. И что вы там собираетесь делать?

АЙВИ. У нас есть кое-какие планы.

БАРБАРА. Например?

АЙВИ. Какое тебе дело?

БАРБАРА. Ты не можешь просто взять и уехать в Нью-Йорк.

АЙВИ. Это не прихоть. И не мимолетное увлечение. Я такого никогда раньше не чувствовала, ни к кому. Между мной и Чарльзом есть нечто совершенно необыкновенное, такое редко у кого бывает.

КАРЕН. Что именно?

АЙВИ. Понимание.

БАРБАРА. А как же мама?

АЙВИ. А что мама?

БАРБАРА. Ты со спокойной душой ее оставишь?

АЙВИ. А ты?

( Ответа нет. )

Думаешь, с ней было трудно, пока был жив папа? Лучше подумай, что теперь начнется. Ты даже представить себе не можешь, во что все это выльется… через месяц, через год, через много лет. А если бы и смогла, то увидела бы все лишь с позиций любимой доченьки.

БАРБАРА. Ради всего святого! Сначала мама что-то мне пыталась втереть насчет того, что я, дескать, была папиной любимицей…

АЙВИ. Ммм… это не совсем так. Ты не была его любимицей. Я была. А ты – мамина.

БАРБАРА. Что ?

КАРЕН. Вот спасибо, Айви!

АЙВИ. Ты сомневаешься? Господи, Барбара, да я всю жизнь прожила, стараясь быть похожей на тебя.

БАРБАРА. Она сказала, что папа страшно убивался, когда мы переехали в Боулдер…

АЙВИ. Это мама убивалась. Она была убеждена, что ты уехала, только лишь бы оказаться подальше от нее.

КАРЕН. Раз ты была папиной любимицей, ты, наверное, воспринимаешь его самоубийство по-особому.

АЙВИ. Папа лишил себя жизни исключительно из собственных соображений.

БАРБАРА. И какие же это были соображения?

АЙВИ. Не хочу строить догадки.

БАРБАРА. Наверное, ты очень сердита на него.

АЙВИ. Нет. Он ни перед кем не должен отчитываться. Если теперь ему лучше – а я не сомневаюсь, что это так, – то кто мы такие, чтобы судить его?

БАРБАРА. Мы его дочери .

КАРЕН. Да, вот именно.

БАРБАРА. Лично я просто вне себя. Какой эгоист! Все это его молчание, меланхолия… А как же я? Как же мы… мы все? Ведь он мог и нам как-то помочь, чем-то поделиться, поговорить…

АЙВИ. Тебе бы могло не понравиться то, что ты бы услышала. А что, если Беверли Уэстон вовсе тебя не любил? Или даже ни одну из нас? Что, если он вообще никогда ничего не чувствовал к своим дочерям?

БАРБАРА. Но ты же знаешь, что это неправда.

АЙВИ. Разве? Откуда? А ты знаешь?

КАРЕН. Ты ведь сама сказала, что тебя он любил больше нас.

АЙВИ. Просто потому, что видел во мне родственную душу.

БАРБАРА. М-м… прости, но это идет вразрез с твоей теорией «произвольного набора клеток», так что меня ты не убедила. Мне кажется, что его чувство ответственности простиралось несколько дальше собственной персоны, как и у всех нас.

АЙВИ. Ради бога!

КАРЕН. Просто не могу поверить, что у тебя такой мрачный взгляд на мир.

АЙВИ. Это ведь ты живешь во Флориде.

БАРБАРА. Когда вы с Малышом Чарли собираетесь уезжать?

АЙВИ. Через несколько недель. А может, и дней. И прошу тебя: его зовут Чарльз.

БАРБАРА. Маме будешь говорить?

АЙВИ. Пока обдумываю, как это лучше сделать.

БАРБАРА. А как же твоя работа, дом?

АЙВИ. Знаешь, я научилась сама о себе заботиться задолго до того, как ты стала тут командовать. Карен, ты ведь возвращаешься в Майами?

КАРЕН. Да.

( Вайолет начинает спускаться по лестнице. )

АЙВИ. Вот тебе пожалуйста, Барбара. Ты все спрашивала, что нам делать с мамой? Мы с Карен уезжаем. А ты, если хочешь, можешь оставаться с ней. А не хочешь – тоже твое право. Но никто не смеет меня ни в чем обвинять. Никто!

( Неустойчивой походкой – но с ясной головой – входит Вайолет, предварительно тихонько постучав. )

ВАЙОЛЕТ. Я вам не помешаю?

( Раздаются ответы: «Нет, что ты!», «Конечно входи, мама» и т. д. )