Отдающие изрядной долей лицемерия опасения ряда западных и отечественных социологов по поводу того, что, дескать, Китай «раньше состарится, чем разбогатеет», тоже основаны на допущении того, что нынешняя сверхжесткая демографическая политика «одна семья — один ребенок» до 2030 года не будет скорректирована в сторону смягчения. Конечно, если подобная коррекция не произойдет, КНР, в конце концов, может стать такой же «страной гастарбайтеров», как Германия 80-х годов XX столетия или современная Россия.

Кроме того, дальнейшее развитие реального сектора китайской экономики с переходом на новейшие технологии потребует куда большего количества куда более квалифицированной рабочей силы, чем сегодня способна предоставить китайская система образования. Следовательно, Китаю предстоят грандиозные вложения в собственный «человеческий капитал», включая его образование, охрану здоровья, социальное и пенсионное обеспечение, создание необходимых жилищно-коммунальных условий и т. д.

Альтернативой, которая уже опробована «развитыми» государствами, выглядит вывоз капиталов и вывод производств за рубеж. Однако, во-первых, минусы такого варианта (в частности, утечка технологий и «ноу-хау», накопление «социального балласта» внутри страны) значительно перевешивают его плюсы (в частности, получение максимума прибыли), а во-вторых, КНР с помощью «хуацяо», организуемых и управляемых «триадами», на деле давно, активно и успешно использует эту псевдоальтернативу для решения поставленных задач.

При этом, если не произойдет никаких форс-мажорных обстоятельств, степень цензового и регионального расслоения китайского общества, достигнув максимума в 2009–2010 годах, скорее всего, начнет снижаться, а «социальные матрёшки» — более тесно срастаться друг с другом. Однако всё это лишь создаст более приемлемые условия для выхода Китая на позицию доминирующего «мира-экономики», но ни в коей мере не решит данную задачу. Главную роль здесь должна сыграть политическая элита КНР.

Политическая власть и специфика государства в КНР

Система политической власти в КНР по-прежнему остается вписанной в рамки, которые были оформлены в начале 80-х годов еще при Дэн Сяопине. Важнейшим элементом этой системы являются Центральный военный совет ЦК КПК и образованный в 1982 году Центральный военный совет КНР, которые на практике осуществляют прямое политическое руководство не только армией, но и Коммунистической партией Китая (КПК) — согласно Конституции, «единственной правящей партией в Китае», которая «была, есть и будет руководителем китайского народа».

Именно Центральный военный совет (ЦВС), в состав которого входят самые авторитетные и опытные политические деятели страны, порой не занимающие никаких других публичных постов, определяет баланс между разными «данами» — так называются группировки в партийных и правительственных органах КНР, объединенные личными, родственными, деловыми и прочими связями. Типичным примером такого «дана» можно считать пресловутый «дан четырёх», более известный нам как «банда четырёх», в состав которой входили члены Политбюро ЦК КПК, вдова Мао Цзэдуна Цзян Цин, Чжан Чуньцяо, Яо Вэньюань и Ван Хунвэнь.

В КПК, которая насчитывает в своем составе около 64 млн. членов, число таких «данов», действующих на высшем уровне, не слишком велико — около полутора десятков, и за каждым из них стоит немалый административный, экономический и политический ресурс, который определяется «сферой ответственности» каждого «дана», определяемой негласными решениями ЦВС. Однако «своей территории», наподобие той, что существовала у национальных и региональных группировок позднесоветской «элиты», «даны» не только не имеют, но при малейшем поползновении в эту сторону они будут выброшены из большой политики — КНР представляет собой унитарное, а не федеративное государство, и печальный опыт Гоминьдана, не говоря уже о еще более печальном опыте Советского Союза, здесь помнят и знают очень хорошо.

В любой ячейке власти, будь то на региональном или общекитайском уровне, непременно оказываются представленными члены трех-четырех «данов», которые осуществляют не только прямые функции управления, но обеспечивают также взаимный контроль и «обратную связь» снизу доверху.

Судя по всему, именно такого элемента управляемой кадровой конкуренции не хватало для политической стабильности Советскому Союзу, поскольку за последние четверть века в Китае произошло уже две смены высшего политического руководства (Ху Яобан-Цзян Цземинь-Ху Цзиньтао), в ходе которых созданный Дэн Сяопином механизм передачи (трансфера) власти продемонстрировал свою гибкость и эффективность.

В остальном политическая система КНР весьма похожа на политическую систему «сталинского» Советского Союза 30-х-50-х годов: та же практически полная подконтрольность государственных органов управления в центре и на местах органам партийным, та же подчиненная роль общественных организаций по отношению к КПК. Впрочем, с конца 40-х годов в КНР, помимо правящей компартии, официально существуют еще восемь мелких политических партий, не играющих самостоятельной роли, что роднит современный Китай с послевоенными режимами «народной демократии» в странах Восточной Европы. Тем более, что попытки создать новые политические партии достаточно жестко пресекаются, а прецедент с поставленным буквально вне закона в 1999 году движением «Фалуньгун» показывает, что любая реальная политическая оппозиция КПК или даже намек на возможность её создания рассматриваются в руководстве китайского государства и китайской компартии как недопустимые.