И вдруг!.. Он замер как вкопанный. Из далёкого тридцать восьмого года прямо на него шёл давний знакомый – следователь Семивёрстов!.. Собственной персоной.

Вот так встреча!..

Голова Тимофея Васильевича была низко опущена, он смотрел себе под ноги, всё, что происходило вокруг, не имело для него никакого значения, поэтому и не заметил он стоящего сбоку на аллее Троицкого. "Вероятно, мать свою хоронит", – подумал Павел Петрович и, когда процессия миновала его, повинуясь какому-то инстинктивному движению души пошёл следом.

У разрытой могилы процессия остановилась. К железной ограде была прислонена мраморная доска, на которой проглядывали выкрашенные чёрной краской, но изрядно облупившиеся буквы: "Семивёрстов В.М. Чекист 1888– 1929".

Гроб поставили на две табуретки у могилы, и гражданская панихида началась.

Вперёд вышел офицер в чине подполковника. Достал из кармана шинели бумажку и начал читать:

– Товарищи!.. Мы сегодня прощаемся с нашим другом, с нашим верным соратником, дорогой Елизаветой Павловной Семивёрстовой. На заре создания нашей славной ВЧК Елизавета Павловна работала рука об руку с Феликсом Эдмундовичем. Благодаря её неустанному труду, тысячи безпризорников обрели в её лице заботливую мать и стали полноценными гражданами нашей страны, строителями коммунизма…"

Павел Петрович стоял в стороне, слушал официальную речь и недоумевал, неужели даже в этой ситуации нельзя найти нормальные, доходящие до сердца слова? Для чего нужна вся эта казённая безсмыслица, пустая и безчеловечная?.. И тут же вспомнил, как в тридцать четвёртом хоронил своего боевого друга Василия Безкакотова. Весельчак и балагур, душа любой компании, красавец и дамский угодник, он сгорел в какие-то несколько месяцев от жестокого рака лёгких. И вот, когда в Доме Красной армии, где проходила гражданская панихида, Троицкий подошёл к пожилому старшине-сверхсрочнику, который надевал траурные повязки и распоряжался порядком расстановки пришедших в почётном карауле, тот потянулся к уху Павла Петровича и участливо спросил трагическим шёпотом: "Вы где любите стоять? В ногах или в головах?" И Троицкий так опешил от этого странного, неожиданного вопроса, что в ответ не смог сразу сообразить, что именно имеет в виду старшина и как следует отвечать в данной ситуации. Совершено сбитый с толку он жалко пролепетал: "Я везде привык". "Понял, – подмигнул ему старшина. – Значит, в головах". И тут же объяснил причину своего решения: "В головах солиднее".

– Спи спокойно, наш боевой друг и товарищ, – прочитал подполковник заключительные слова своей короткой и маловыразительной речи. А уже от себя прибавил: – Пусть земля тебе будет пухом.

Никогда Павел Петрович не понимал смысла этого выражения. Как ни старался, но представить, что земля может быть чем-то, вроде пуховой перины, никак не мог. И вообще, говорить, что усопший спит – глупость несусветная. Он уходит в другой, совершенно неведомый нам мир, который людям в их земной жизни постигнуть не дано.

Застучали молотки, потом глухо и часто о крышку гроба стали ударяться комья мёрзлой земли, а Троицкий всё не уходил. Как заворожённый, он вглядывался в знакомые черты лица своего мучителя и не мог насмотреться. Как будто после долгой разлуки повстречал родного человека. Правда, человек этот сильно изменился. Сейчас перед ним стоял не уверенный в своей безнаказанности, наглый и безпощадный следователь, а совершенно потерянный человек, слабый и беззащитный. И вдруг Павел Петрович почувствовал, как в сердце его шевельнулась жалость.

Могильщики принялись дружно работать лопатами, и уже через несколько минут на месте разрытой могилы вырос аккуратный холмик.

– Товарищи!.. Друзья!.. – голос у Семивёрстова дрожал. – Спасибо всем огромное, что пришли… Мама была бы очень рада… Я прошу вас… в половине пятого маму… помянуть… Ну, как полагается… Кафе "Красный мак"… На Сретенке… В двух шагах от Колхозной площади… Ориентир – "Гастроном"… Буду всех ждать.

Он оглядел всех присутствующих, и тут!.. Мутный взгляд его наткнулся на тощую фигуру Троицкого, стоявшего в отдалении.

– Это ты?!.. – еле слышно сумел выдохнуть из себя.

К Тимофею подходили люди, жали руку, выражали свои соболезнования, а он не отрываясь смотрел на своего бывшего подследственного. Не мог оторвать взгляд от его лица.

Павел Петрович покачал в знак согласия головой, вздохнул и пошёл по аллее к выходу.

– Постой… те! – услышал он за своей спиной, обернулся и увидел, как, расталкивая скорбящих друзей своей матери, Семивёрстов бросился за ним. Троицкий остановился.

– Ты… Вы как узнали?.. – Тимофей был совершенно потрясён. – И почему?!.. Здесь?!..Зачем?.. Я ничего не понимаю. Вы… Значит, ты решил мне отомстить?!.. Добить, так сказать?.. Понимаю… Имеешь право… Что ж, добивай!.. Я на всё готов…

Уронил на грудь мотающуюся из стороны в сторону голову и медленно опустился на колени, не боясь испачкать своих выходных брюк. Троицкий бросился его поднимать:

– Что вы?!.. Зачем?!.. Сейчас же встаньте!.. Я вовсе не собирался…

– Я ведь догадывался… знал, что ты придти должен… Знал… рано или поздно, но придёшь… Только не думал, что вот так… в день похорон… Да… Этого я от тебя не ждал… А впрочем… какая разница когда?..

– Ну, пожалуйста… Я очень прошу вас, Тимофей Васильевич, – Троицкий понял, что у него маловато силёнок, чтобы поднять с колен упирающегося Семивёрстова.