— И тут вы…

— Нет. Тут сиди и жди, а то спугнешь. Дождись, пока он, надышавшись ее запахом, повалит уникорн эту деву на землю, раздвинет ей ноги и в ее лоно воткнет свой рог. Вот в этот момент он ничего не слышит, не видит и не чует. Подбегай к нему и смело вяжи сетью живьем.

Ни хрена себе версии у местных поклонников фэнтэзи, — подумал я и даже ногти стричь бросил. Хотя вполне логично. Возможно, средневековые хронисты считали, что их читатель и так все знает и умеет видеть между строк. Это мы в своем далёко видим только текст, утратив все возможные контексты за полтысячелетия.

Но дослушать эту историю мне не удалось. Сержант прорычал какую-то команду и стрелков из трюма вымело.

И еще одно явление обнаружил я, наблюдая за местным социумом. Пока я сидел на палубе практически голый меня мало что никто не только не потревожил, но и даже взгляды в мою сторону бросать стеснялись. Все. Даже матросы, которые бегали босые по палубе в одних только широких штанах ниже колена — в этаких длинных шортах из конопляной парусины и красных косынках на голове.

Косяк, однако.

Надо взять на заметку и впредь меньше развлекать местный народ футурошоком. Ладно пока мы на барке, где практически все свои… А вот ежели еще где случиться…

Мдя.

Чую, загорать мне придется между зубцами стен замка, выставив по углам боковое охранение.

Закончив с ногтями, отрезал я у дежурных шоссов те места, которые изображали носки, и показал Микалу, как нужно обметать и подшить нижний край. А сам занялся изготовлением «тормозов», благо портянки были длинные, и откуда оторвать две полосы суровой бязи шириной в три пальца нашлось.

В армейской юности нам каждую неделю выдавали после бани чистое белье и портянки. Так вот из-за самодельных «тормозов» некоторые полотнища напоминали формой носовые платки. Вот уж когда обидно ругались обделенные матросы с баталером, которым с нами служил турок-месхетинец из Средней Азии. До драки, правда, не доходило — силен был, зараза, и резкий как понос, несмотря на то, что росточком не вышел. Но после каждой такой выдачи, запирался он у себя в каптерке и жалобно пел: «Гиль… Гиль..». Его тоже понять можно — ему из прачечной портянки мешками выдавали. Где там каждую портянку на длину рассмотришь, когда хохол-прапор считает их быстрее денежной машинки и тут же в мешок сует.

А фабричные «тормоза» что на солдатские галифе, что на матросскую рабочую робу делал вредитель, которому за такую конструкцию сразу десять лет расстрела можно без суда давать — шириной в сантиметр и из такой тонкой и дерьмовой материи, которая разу же загнивала и сворачивалась в трубочку. Ходить было просто невозможно. А без «тормозов» все торчало из сапогов мешком, за что нас сурово дрючили отцы-командиры: не тот внешний вид. Вот и выходили мы из положения матросской смекалкой. В увольнение, правда, ходили не в робе, по нормальной матросской форме с ботинками, вот только куда там ходить было в этом Богом забытом холодном городишке в тонких носках и кургузом бушлате…

Наконец-то все обметано и тормоза собственноручно мною пришиты, вызвав неподдельный интерес моей «скамейки» к такой несложной, но очень полезной конструкции.

Натянул шоссы. (Или теперь уже леггинсы?). Повертелся. Однако «тормозами» шоссы лучше натягиваются, чем родными композитными «носками».

Подглядел я тут за местным модниками… Я худею, дорогая редакция. Шевалье д’Айю натягивает на себя эти шоссы тонкого сукна, предварительно намочив, и высыхают они у него уже на ноге. Зато весь рельеф мышц на его тонких ногах как скульптурный. Дамам, наверное, такое нравится.

Надел поверх пуфы, из которых давно уже приказал Микалу выкинуть всю паклю, а то уж вид был больно педерастический. Два шарика на заднице, из которых торчат цыплячьи ножки. Намотал портянки и вбил ноги в сапоги, отвернул вниз ботфорты по методу киношных мушкетеров господина Дюма. И остался своим видом весьма доволен.

Сверху только батистовая рубашка-камиза осталась. Не стал я полностью одеваться.

Тепло.

Солнышко пригревает.

И ветерок ласковый.

Стоило одеться, как тут же ко мне нарисовались посетители, которые до того меня просто не замечали.

Первым по рангу подсел ко мне на аудиенцию дон Саншо с неделикатным вопросом.

— Феб, у тебя сколько денег осталось? — и сверлит меня единственным глазом.

— У меня их вообще не оставалось, как помнишь. Не заметил как-то я на себе кошелька, когда в лесу очнулся. Я, брат, вроде без мошны на двор в Плесси-ле-Тур вышел. А трофейных денег осталось девяносто семь золотых франков.

Было сто. Один я дю Валлону отдал и по одному осчастливил Микала и Филиппа. Так что все правильно.