— Вот же! А вы и не догадались, что я Ульяна да еще Лукинишна.

Вместе с теми, кто сидел в зале, засмеялись Филипп, Андрей и Ванька.

А Ульяшка стала вдруг строже.

— Вам смешочки, а там было кровопролитье… Обдонских двух пронзили пулями, пронзили голову и моему лысому быку… Ох, и ревела же я — на всю степь… Думаю: что ж теперь делать буду с одним быком?.. Придет весна — хоть самой в пару с ним лезь в ярмо…

Она помолчала и, глянув в сторону президиума, с усмешкой сказал:

— Ревела и честила на все боки их вот, хуторскую советскую власть… Вышло, что понапрасну ругалась, — бычка мне вернули, парного моему дали… Твердое слово у красной власти. — Опять вспомнила про беляков: — Возила им, чертям, батарейскую упряжку на бычатах. Довозилась до того, что бычат моих порезали и сожрали, а меня посекли за скверные слова, и пошла я, горемычная, с одним кнутиком домой… Иду, реву и ниже спины почесываю…

Она хотела еще что-то сказать, но в зале поднялся сочувственный гул, веселый смех и голоса:

— Так тебе ж, Ульяшка, ничего и не оставалось делать, как почесывать!

— Секли тебя, должно, твоим же кнутом!

— Ты ж мне рассказывала, как под бандитскими пулями плясала, — аж точок на снегу вытоптала… Расскажи и другим!

По этим веселым голосам, по простодушному смеху Ульяшка понимала, что выкрикивают все это запросто, без желания обидеть, ради шутки, и она шуткой же ответила:

— Всё вам рассказывай да рассказывай. Много будете знать — скоро состаритесь! — и быстро-быстро зашагала со сцены.

Донеслись два запоздалых вопроса:

— А на чьем базу красная власть взяла того самого бычка, что тебе в подарок дала?

— А ты не заметила, Ульяшка, что бычок по обличью в точности такой, какого хуторская власть и продтройка увели с обнизовского база?

На минуту наступило неловкое молчание, и потому негромкий ответ Ульяшки прозвучал из зала особенно четко:

— Я ему в морду не заглядывала…

Поднялся Филипп. Прищурив глаза в темноту зала, он спросил:

— Может, еще будут такие настырные вопросы? Задавайте подряд, я сразу и отвечу…

— Смелых пока нашлось только двое… Не губи зря время, отвечай им и будем делом заниматься, — резонно заметил Андрей, и, Ванька поощряюще кивнул взъерошенной головой.

В зале одобрительно загудели.

— Хочу предупредить Ульяну Лукинишну, чтобы она не страшилась этого бычка. Запрягать его надо в цобы, в цобах он хорошо ходит. Знаю про это потому, что в работниках был у Обнизовых… Мы у них забрали только то, что сами заработали, — говорил заметно побледневший Филипп. — Советская власть чуть не вчера завоевана пролетариями. Она родная власть и бедняцкого и всего трудового крестьянства… Надо же нам ее из всех сил укреплять… Все товарищи, кто ходил с обозом на станцию, дороги советской власти, они помогали ей в трудное время… И за это им от нашего совета сердечная благодарность…

И тут только Филипп оторвал от стола глаза и складка между его бровями разошлась.

— Думаю, что эти товарищи и в будущем подмогнут нам, если нужна будет подмога!

В зале захлопали в ладоши. Где-то в задних рядах Хвиной сердито доказывал соседям, которые, видимо, заинтересовались обнизовским бычком:

— Пошли вы к чертовой матери! Бычок пущай потрудится на Ульяшку! Пущай трудится ей на здоровье!

Филипп крикнул:

— Все ясно, дядя Хвиной. Не тревожься! Давайте заканчивать наше собрание и начинать веселую часть!

— Батя, да не мешай ты Вере Гавриловне вечеринку начинать! — крикнул Петька отцу.

Стол под кумачовой скатертью уже унесли со сцены. Теперь там, на месте президиума, стояли Петька и учительница Вера Гавриловна, тоненькая женщина в черном шерстяном платье, с черными волосами, туго перевязанными ниже затылка лентой. Прищуривая близорукие глаза, она что-то тихо и наставительно говорила Петьке, а Петька передавал ее слова в зал.

— Курить всем во двор!.. Певчим налево, в учительскую комнату!

— А ну, кум Хвиной, иди на спевку! — послышался голос Андрея.

Хвиной стал отнекиваться.

— «Спаси, господи» с попом умел затягивать, а революционное не получается?! — настаивал Андрей.

— А ну, тебя, кум Андрей! Ты меня в стыд вогнал. Что ж, придется, видно, в певчих побыть, — с застенчивой усмешкой проговорил Хвиной и стал проталкиваться в учительскую. Через две-три минуты он уже пел вместе с хором: