Цветы из зеленой и красной бумаги не сразу появились в переднем углу: Наташка все боялась навлечь на себя гнев свекра. «Кто его знает, что у него на душе?.. Молчит…»

Она осмелела лишь после того, как Хвиной не захотел открыть ворота перед попом Евгением, не захотел принять его с молитвой.

— Проходи, отец Евгений, в другие дворы. Какая у нас может быть молитва, ежели и перекреститься не на что?.. Валяй, валяй в другие дворы! Валяй туда, где больше гусей, уток! Счастливого пути!

Наташка взбивала подушки на крыльце и видела, что свекор провожал попа с добродушной, ребячливой усмешкой. И когда она стала смело клеить в переднем углу цветы, Хвиной не сказал ни слова.

…Пока у Петьки нет затруднений в работе над портретом, — это видно по расслабленной линии его редких бровей, по спокойному поддакиванию своим мыслям, по легким движениям карандаша; пока Хвиной не делает сыну замечаний и продолжает задумчиво ходить взад и вперед по хате, скажем несколько слов о сапогах и занавесках на оконцах.

Сапоги… Почему они висят на крючке и на таком видном месте? Почему им такой почет?.. Почему они не в сенцах, не в сундучке для обуви? Почему не лежат просто под лавкой?.. Да потому, что получены они были с письмом товарища Кудрявцева! Это он писал в совет: «Несмотря на большие затруднения, на станисполкоме решили сделать маленькие подарки сельским активистам. Афиногену Павловичу Чумакову посылаем сапоги — это ему за помощь в реквизиции кулацкого скота для продовольствия рабочим центральных городов Федеративной Советской Республики, а Наталье Евсеевне Чумаковой четыре метра ситца — поощрение за ту помощь, какую она оказывает Осиновской школе в проведении культурных мероприятий».

Наташка из подаренного белого ситца пошила всем на радость занавески, а Хвиной, весело усмехнувшись, сказал:

— Повисят вот тут до особого случая, — и пристроил сапоги на крюке, где и красуются они уже три месяца.

…Петька кашлянул один и другой раз. Хвиной очнулся от раздумий и, подойдя к столу, долго смотрел на карандашные контуры портрета. Петька рисовал по памяти. Память у него была хорошая. Хвиной сразу догадался, что сын старался нарисовать Ленина таким, каким он выглядел на портрете в комнате председателя совета.

— Мало похож на того, что в совете, — с сожалением причмокнув языком, сказал отец. — Тот глядит и будто спрашивает: «Хвиноен Павлович, ты чего стесняешься? Заходи и выкладывай твои думки…»

— Батя, на меня он тоже так смотрит и так спрашивает, — розовея от волнения, сказал Петька и, вздохнув, с горечью в сердце добавил: — Такого, батя, нарисовать до невозможности трудно… Я ж не учен этому…

— Это верно, Петька… Мы с тобой больше учились по логам следом за овцами. Но ты все-таки попробуй лицо товарища Ленина сделать еще мужественней… Ведь только подумать: сила какая в нем, если он всем нам опора… Постарайся, чтоб получше было.

Петька «старался» почти до наступления сумерек, которые в этот короткий зимний день подкрались как-то незаметно. И до самых сумерек следил за его работой Хвиной, выходя из хаты только за тем, чтобы напоить свинью, подложить телке свежей соломы, насыпать курам проса.

Пришел Ванька из совета, и теперь они втроем оценивали портрет.

Последние слова сказал Ванька:

— Ты, Петро, еще завтра хорошенько порисуй. Нынче вечеринки не будет.

Ванька проговорил это глуховатым голосом, и вид у него был такой, будто он сильно устал или захворал. За обедом Хвиной спросил Ваньку: почему он такой?.. Тот незаметно указал глазами на брата. Отец понял, что откровенному разговору мешал Петька. Пришлось подождать, пока он ушел с запиской в школу. В этой записке, адресованной Вере Гавриловне, заведующей школой, Ванька писал:

«Как секретарь сельсовета, советую вечеринку на немножко отложить…»

— Новости мои короткие, — заговорил Ванька, когда они с отцом остались в хате. — Ночью на Затонский хутор налетали конные бандиты. Урон нанесли нашим, советским…

— Откуда знаешь? — испытующе спросил Хвиной.

Раскуривая цигарку, Ванька ответил:

— От товарища Кудрявцева был конный нарочный. Передал приказ, чтобы через три часа собрались и члены совета и актив бедноты. Так что ты, батя, снаряжайся к Кирею Евланову, к Шуряку Федору… С ними командируйся в совет. Я чуть отдохну и тоже туда…

Отдыхать Ваньке не пришлось. За окном, где уже стемнело, вспыхнул огонек цигарки, и оттуда донесся негромкий молодой голос:

— Ванюшка, готов?

— Нет еще.

— Чего ж ты? А ну давай, давай!

— Это Филипп. Может, новостей прибавилось? — проговорил Ванька и, на ходу натягивая на худые плечи шинель, а на коротко остриженную голову красноармейский шлем, торопливо вышел.

Хвиной задержался в хате на какие-нибудь полминуты, но когда захлопнул за собой дверь и огляделся, то увидел, что во дворе уже никого нет. За воротами он натолкнулся на Андрея Зыкова.