— Протри глаза рукавом!

Пережитое унижение и достигнутая цель открыли ребятам, что ни боль, ни обида не должны отвлекать человека от боевой задачи. Их сегодня научил этому Иван Владимирович, который сейчас, связав провод и подключив полевой телефон, взыскательно говорил кому-то в трубку:

— Это триста пятнадцать! Триста пятнадцать!.. Да! Да!

И через несколько секунд, обращаясь к своим помощникам, сказал:

— Стегачев и Букин, приказываю за мной дальше!

В этот день, когда фашистами была разгромлена оборона Глинистого спуска и ребята стали помогать взрослым перебрасывать в гавань раненых, Петя Стегачев и Коля Букин, чтобы освободить проход через калитку, взяли убитого в перестрелке фашиста за ноги и оттянули его в сторону.

— Давайте носилки. Теперь… не мешает, — озабоченно сказал Петя старшим товарищам.

Начинало темнеть. Линия ружейного, пулеметного и гранатного огня заметно сползла к обрывистому берегу залива. Каждую минуту можно было по слуху определить, что она двумя клиньями — от металлургического завода и от центра города — все больше вдавалась в глубь прибрежных кварталов.

Иван Владимирович вдруг застегнулся на все пуговицы и, сказав своим помощникам, что скоро вернется, ушел. Спускать следующую лодку к берегу ребятам помогали какие-то незнакомые женщины. Они-то и закричали первыми:

— Люди! Убегайте, хоронитесь: ихние самолеты летят!

Около лодки, уже готовой поползти под уклон, остались Петя, Коля и Дима. Измученные, они с сердитым молчанием наблюдали, как фашистские бомбардировщики, девять штук, четко вырисовываясь черным клином на тусклой синеве уходящего дня, огибая западную окраину города, устремились к гавани. Два бомбардировщика, отделяясь, пошли на гавань. Бомбы еще не были сброшены, а уже с катеров, с баркасов, лодок и просто от берега люди рассыпающейся лавиной кинулись к городу. Они, наверное, кричали разно: одни могли звать детей, другие — отцов, третьи — кого-то предостерегать… Но для Пети, Коли и Димы, находившихся в двухстах метрах от гавани, на глинистой круче, все крики сливались в неразборчивое и разноголосое «ам-ма-а!». И только один голос, не сливаясь с другими, низкий и хрипловатый, но отчетливый и убежденный, ясно доносил до ребят слова:

— Товарищи, далеко не убегайте! Товарищи, сейчас же мы начнем грузиться!

Когда фашистские бомбы стали падать значительно левее берега, поднимая в заливе кипящие водяные бугры, этот же голос выкрикивал:

— Товарищи, переждите, пока фашисты потопят в заливе свои бомбы, — и сейчас же опять на погрузку!

— «Лаги»! Идут «Лаги»! — пронзительно и совсем неожиданно закричал Дима, первым увидевший наши истребители.

— Идут «Лаги»! — начали кричать Петя и Коля.

Над серой желтизной гирл Дона возникли пять темных точек, которые с каждым мгновением росли и удлинялись.

— Товарищи, «Лаги» летят! Вот они, защитники! — донесся с опустевшего берега все тот же хрипловатый убежденный голос.

«Где я слышал его?» — мучаясь догадкой, спрашивал себя Петя.

А человек с удивительно знакомым голосом, видя, что фашистские бомбардировщики, сбросив свой груз в море, пошли на запад, звал разбежавшихся из гавани:

— Товарищи, живей на погрузку!

Петя, увидев его на барже, к которой пришвартовывались катера и большие лодки, почти вздрогнул от удивления: на этом человеке была точно такая же одежда, в какой Василий Александрович приезжал к ним в последний раз, и ходил он по барже такой рыбацкой походкой, что Пете невольно вспомнились слова: «Прадед и дед мой так ходили — по-рыбацки ходили».

«А папы с ним нет», — с затаенным опасением подумал Петя.

…Вернулся Иван Владимирович и позвал ребят во двор водной станции. Учитель был здесь не один. Входя в ворота, ребята увидели, что на опрокинутой лодке сидел небольшой человек, не старый, бритый… Он переобувался, проворно и умело перематывая запотевшие портянки. Из-под белесых бровей он поглядывал на Ивана Владимировича усталыми, но веселыми глазами и говорил ему:

— Бывает, Иван Владимирович, что-нибудь придет так вовремя, что человеку в пору заплясать от радости… Вот так вовремя прилетели «Лаги». Смотрите, люди опять пошли на погрузку.

Он вскочил и начал пританцовывать, вгоняя ногу в узкий сапог.

— Это и есть Момыкин, — осторожным шепотом сообщил Коля Пете.

Ребятам, остановившимся около опрокинутой лодки, было интересно и удивительно видеть сталевара. Петя не знал Момыкина. Впервые он услышал о нем в начале дня, а уж потом эта фамилия повторялась десятки раз: «На Глинистом спуске группа Момыкина ни на шаг не отступает…», «Момыкин сам из огня не вылезает…», «Момыкин сам распорядился первыми грузить раненых…»

У Пети за день сложилось о Момыкине твердое представление. Он рисовался ему большим, мощным, суровым, немного похожим на матроса Жухрая из книги Николая Островского «Как закалялась сталь», немного на подрывника Гончаренко из «Разгрома» А. Фадеева. Момыкин же оказался самим собою — небольшим, незаметным и таким понятным…

Натянув сапоги, Момыкин наказал Ивану Владимировичу идти на Стрелку и что-то передать Елене Сергеевне. Потом он достал из кармана пышки и, угощая ребят, говорил:

— День у нас с вами выпал горячий. Пожевать времени не хватило: жена сунула мне эти пышки с утра, а я их носил до самого вечера. — Он засмеялся и покрутил головой.