— И мой Володя был тогда в галстуке. Фашистский комендант наскочил на него. «Почему, кричит, ты не снял галстук?» А Володя: «Потому, что я пионер». И пропал мой Володя…

— Но почему вы думаете, что непременно пропал? — как-то просяще заговорила Мария Федоровна.

— Дорогая моя гражданка, чего же сомневаться, я отнесла его на кладбище вот этими руками… — И она протянула исхудавшие смуглые ладони.

Вспомнив о смерти Володи, она уже не могла больше есть. Марии Федоровне пришлось рыбу и хлеб завернуть в газету и дать ей этот сверток на дорогу.

Мать Володи ушла дальше на восток. Она хотела добраться до Ставрополя — там у нее жили родные. Проводив ее, Мария Федоровна вернулась домой бледная, сосредоточенная. Петя задумавшись сидел на диване. Лицо у него было чуть хмурое и одновременно спокойное. И вдруг он вздохнул, улыбнулся и сказал:

— Мама, Володя этот смелый, правильный. Ему только не надо было откровенничать с фашистами, тогда…

— Что было бы тогда? — кинулась к Пете Мария Федоровна, внезапно понявшая, что ее сын поступил бы так же, как Володя. Рывком отстранив его от себя, стала угрожать: — Сиди у меня на месте! Ни шагу из дому! Слышишь?.. Я бегу в колхоз за подводой. Мы сейчас же уедем. Я забыла, что ты еще маленький!

Петя видел, как мать, развевая полы стеганки, со сбитым на шею шарфом мелькнула на крыльце и пропала.

Больше двух часов Марии Федоровны не было дома. И вот она, раскрасневшаяся и решительная, вернулась только затем, чтобы увязать большой узел, усадить на него сына и строго приказать:

— Сиди тут, пока не приеду на дрогах за тобой и за багажом! — и снова убежала в колхоз.

Фашисты не переставая бомбили сортировочную станцию в четырех километрах от Города-на-Мысу. В стегачевском флигеле дрожали стены и стекла. За двором тучей вспархивали воробьи. Через форточку со стороны залива временами долетал пронзительный крик чаек.

Сидя на узле посредине комнаты, Петя не первый раз спрашивал себя:

«Ну сколько же я еще буду сидеть?.. Досижусь, что войдут захватчики и скажут: «Слезай, дальше не поедешь».

Представить себя сидящим на высоком узле, когда фашисты уже переступили порог и сказали: «Слезай, дальше не поедешь», было для Пети нестерпимо. Он думал о своем бесправном положении: у Василия Александровича, у папы и даже у мамы было право в эти минуты беспокоиться о важном, большом, и только у него, у Пети, не было этого права, будто он не знал, кто такие фашисты и что родину надо защищать.

С высоты своего большого узла через окно Петя смотрел на крыльцо. На приоткрытой двери висел замок, и Петя взглянул на него с неприязнью.

«Повесили — висит. А умел бы сидеть, сидел бы, как я, на узле и помалкивал».

Унизительно было сравнивать себя с замком. Петя слез с узла, пнул его носком сапога, вышел на крыльцо и сразу задумался: «Что же делать?»

Вопрос оказался нелегким. Можно было рассуждать по-разному: если он послушный сын матери, то должен ждать ее здесь; если он уже взрослый ее помощник, то должен немедленно бежать в Первомайский колхоз, помочь ей доставить подводу; но если он уже гражданин или чувствует себя гражданином, то ему надо бежать куда-то туда, где сейчас отец, Василий Александрович… И он кинул взгляд в сторону Города-на-Мысу. Туда хотелось еще и потому, что там были его друзья… Решить задачу ему помог садовник Сушков.

Садовник сидел на ветке нестарой яблони и сокрушенно покачивал головой:

— Петя, а ведь я отсюда видел, как ихние мотоциклисты за насыпью железной дороги промчались прямо к Зареновке. Какая беда! Обошли! Наверное, и наших первомайцев со скотом отрезали.

Два груза сразу спали с души Пети: первый — ему уже не надо было быть послушным сыном, и второй — помощник матери не нужен, если последний путь к эвакуации перерезан фашистами.

— Мама придет расстроенная. Кто же ее, Григорий Степанович, будет успокаивать? — спросил Петя.

— Я дождусь ее, — ответил садовник.

— Так вы уж пожалуйста, а то я не умею…

В это время из Города-на-Мысу через тусклую синеву залива донесся мощный, раскатистый взрыв: на крутом склоне к гавани возникли два больших пожара, и сейчас же поднялась пулеметная перестрелка. Скоро ее треск охватил город и стал все больше нарастать где-то там, около грузных корпусов металлургического завода, а может быть, в рабочем поселке, где жили Петины друзья — Коля Букин и Дима Русинов.

— Стреляют в рабочем поселке, — услышал Петя замечание садовника. — Наши обороняться начали…

Теперь Петя знал, что надо бежать к товарищам, туда, где начинался бой, и он побежал. В десятке шагов от двора он на мгновение остановился — из-за полотна низкой железнодорожной насыпи выскочили танки, помеченные крестами.

Головной танк с наскока порвал подвесную трубу, по которой летом из залива подавали воду в большой колхозный сад. Концы разодранной трубы, пронзительно звеня, неестественно задрались кверху и дрожали. Чуть подавшись от насыпи влево, танки пошли прямо по саду. Оголенный молодняк яблонь и груш ложился под их гусеницами с треском, похожим на винтовочные выстрелы. Одни из танков слегка задел ту рослую яблоню, на которой сидел Сушков, и у Пети долго потом стояла перед глазами яблоня с белой раной на стволе, с раскачивающейся, как в бурю, макушкой, а в ее ветвях, вцепившись в них руками и ногами, качался старый садовник. Треух его валялся на земле.