Петя бежал к городу самым трудным путем — через овраги. Скатываясь с обрывов и взбираясь на красноглинистые обочины их, он, задыхаясь, радостно выкрикивал:

— А дедушка Сушков все-таки удержался! Удержался!

Петя был уже далеко от дома, когда мать вернулась из колхоза и, бегая около двери, с плачем звала его:

— Петя! Сыночек, куда же ты в такую страшную минуту убежал от меня?!

Маленькие руки Марии Федоровны беспрестанно двигались: то она махала сорванным с головы шарфом, то запускала пальцы в густые черные волосы, то прикладывала ладони к груди.

— Петя, отца нет, и ты куда-то пропал! Неужели убежал в город? — притихнув, спросила себя Мария Федоровна.

Над Городом-на-Мысу, похожим на огромный корабль, врезавшийся в мель и застывший на месте, клубились облака белого и черного дыма. Залив заволакивала чадная завеса. Прорывая ее, доносился все нарастающий пулеметный и автоматный бой. Скоро он стал ожесточенным, широким. Слушая его, легко было представить, что над городскими домами одна общая железная крыша, и на нее, как сильный град, сыпались и сыпались камни.

«Неужели он там?» — снова спросила себя Мария Федоровна.

Незаметно подошедший садовник Сушков ответил ей:

— Туда побежал. Я хотел ему крикнуть, остановить… да фашисты помешали.

В двух словах объяснив Стегачевой, что с ним случилось, он добавил, оглядываясь на сад:

— Здорово они меня покачали вон на той яблоне. А Петя, Мария Федоровна, по безопасной дорожке побежал, ярами. Правильно рассудил и, поверьте моему слову, вернется оттуда невредимым.

Узнав от Марии Федоровны, что Павла Васильевича все еще нет дома, садовник заговорил убежденнее:

— Раз Петя знает, что вы одни, непременно вернется. Я ж не первый день с ним, с Петей-то, знаком!..

Мария Федоровна, слушая Сушкова, вдруг ослабела и, опустившись на ступени крыльца, заплакала. За минувшие сутки она плакала не раз, но так тихо плакала впервые.

— Григорий Степанович, вы с минуту побудьте здесь, — попросила она садовника. — Я сейчас такая беспомощная. Ведь недавно еще ни о чем таком и думать не могла.

Садовник смотрел на Марию Федоровну, и непривычно ему было видеть ее в разорванном чулке, в исцарапанных туфлях, с растрепанными волосами. Он знал Марию Федоровну как самую аккуратную женщину. Одежда и обувь на ней всегда были скромны и красивы. А видеть Марию Федоровну ему приходилось часто — репетировал ли колхозный хор в клубе, разучивали первомайские школьники новую песню, за роялем всегда была жена художника Стегачева.

— Может, когда затихнет в городе, туда переберетесь? Между людьми не пропадете. Посмотрим, что оно и как будет…

— Посмотрим, Григорий Степанович, — вытирая глаза, ответила Мария Федоровна. Сейчас она думала только об одном: ей надо здесь ждать возвращения Пети, ждать сообщений, советов от мужа и от его друзей.

Сушкову она сказала:

— Первомайцы не все эвакуировались. Не успели. Не успела и я. — Говорила она об этом как о давно минувшем.

— Вам бы утром со второй партией уехать. К ночи они до Иловской доберутся, а там на левый берег Дона переправятся и степью пойдут на восток…

— А вы, Григорий Степанович, чего ж не уехали?

— Под старость подошвы к азовской земле прилипать стали. Боюсь подумать: а что, если где-нибудь в другом месте сердце перестанет трудиться?.. А я люблю этот сад…

Сушков долго смотрел на яблоневый и грушевый молодняк, подкошенный танками. Худощавое выбритое лицо садовника с округло подрезанным седым клочком под нижней губой с каждой секундой становилось скучней. Серые умные глаза тускнели.

— Сад бы сберечь… Терпеть придется во многом… Ну, да ноги и руки пока еще подчиняются, — сказал он на прощанье и пошел к Городу-на-Мысу оврагами, той же трудной и неудобной дорогой, какой недавно убежал туда Петя.

В городе бой усиливался.

— Бегите дворами прямо к Момыкину! Там вам скажут, что делать!.. На улицу не показывайтесь, а то наскочите на ихние танкетки! Вы слышите!

Так говорила Пете Стегачеву, Коле Букину и Диме Русинову Елена Сергеевна Букина — старшая сестра Коли. Она только на секунду забежала домой и разговаривала с ребятами как с провинившимися — сердито, строго. Под мышкой она держала автомат, завернутый в байковое одеяльце. По окаменевшему, бледному лицу ее, по грязным пятнам на коленях комбинезона ребята поняли, что она уже была в бою.

— Можно бежать? — спросил ее Петя.

И они помчались через дворы, беря с ходу один забор за другим. Дворы, точно ступени, поднимались все выше, все ближе к центру города. До Момыкиных оставалось перескочить только забор, но грозный голос крикнул им:

— Ложись!

Растянувшись на земле, они лежали, удивленные тем, что грозным человеком в чужом дворе оказался их математик Иван Владимирович, который обычно и накричать-то толком не умел на провинившихся своих учеников. Все у него получалось как-нибудь так: «Русинов, ты очень неумно отвечал сегодня, а Киселев — тот раза в два, а может, в два с половиной хуже тебя… Нехорошо». А сейчас, выслушав Петю, объяснившего, куда они бежали и кто их послал, Иван Владимирович только всего и сказал: