— Надеюсь на твой вкус, — строго предупредил Степаныч, — и принеси воды без газа для моего коллеги. Самой лучшей.

Метрдотель драпанул на кухню.

— Ты обратил внимание, как во всем мире любят богатых людей, — сделав глоток вина, хмыкнул Степаныч, — как хотят им угодить и понравиться, как следуют малейшим их капризам? И как презирают бедных, обирают их, обсчитывают и держат за лохов?

— А в чем разница между богатыми и бедными? — спросил Леня, сам весь в поту от происходящего. — Если брать внешний вид, то я выгляжу гораздо презентабельнее, чем вы.

— В умении напрячь, дурашка, — рассмеялся Степаныч, — если бы заказывал ты, нам принесли какое-нибудь кислое пойло, стогодовалые котлеты, разговаривали исключительно на ломанном английском, смеялись над убогими русскими и выставили заоблачный счет. А здесь ты сам видишь, как я их построил.

— Ну, вы даете, — восхитился Леня, — снимаю шляпу.

— Все бы хорошо, — погрустнел Степаныч, — умею я разговаривать с людьми. И вообще, жизнь моя удалась, но иногда ко мне приходит Сталин.

— Кто?!

— Иосиф Виссарионович собственной персоной вдруг возникает на пороге моей виллы, курит свою трубку и ставит мне на вид.

— Как это?

— Как? Как? Обыкновенно. Денег у меня куры не клюют. Ну, я и пропиваю их методично и добросовестно. И вдруг под вечер приходит Сталин и начинает укорять:

— Все пьешь, Толик?

— Пью, Иосиф Виссарионович.

— Прэкращай, Толя. Сколько можно пить? А кто будэт коммунызм строить?

— Ни фига себе, — открыл рот Леня.

— Я тогда говорю своим собутыльникам — все, баста, ко мне Сталин приходил. Мне больше не наливать.

К ним подбежал взмыленный метрдотель и поставил на стол две огромные тарелки с морепродуктами, присыпанными зеленью и дольками лимона.

— Не подвел? — Степаныч пронизывающе уставился на метрдотеля.

— Как можно? — развел руками пыхтящий мэтр.

Степаныч нанизал на вилку королевскую креветку, откусил, тщательно прожевал и кивнул головой:

— Годится.

Мэтр, отдуваясь, побрел в подсобку. Леня притронулся к заказанному великолепию и осторожно поинтересовался:

— И это все будет стоить пятьдесят евро?

— Лопай, что дают, — закрыл тему Степаныч, — а знаешь, Александр Вертинский говорил, что променял бы все диковинные острова и дальние страны на один дождливый подмосковный вечерок.

— Конечно, — ухмыльнулся Леня, — но прежде, чем променять, нужно было на этих островах потусоваться.

— И тем не менее! — стукнул кулаком по столу Степаныч. — И тем не менее!

Официанты навострили уши.

— Мы обсуждаем газовые контракты между Россией и Украиной! — рявкнул на них Анатолий Степанович.

Те прижали руки к груди и рассредоточились по углам.

— Плохо мне, Леня. Ностальгия замучила, — пробурчал Степаныч.

— Так возвращайтесь, — пожал плечами Куприянов.

— Не всем дано.

— В смысле?

— Ты думаешь, большие деньги даром достаются? Украсть их и вывезти мне удалось, а вот спрятать концы в воду не получилось. Стоит мне в Россию только нос показать, как меня сразу примут.

— А давно вы уже здесь?

— Столько не живут, — помрачнел Анатолий Степанович, — лучше расскажи, как там столица?

— Как всегда, — скривился Леня, — холодно, дождливо и слякотно. В метро злые, зеленые, не выспавшиеся рожи. На дорогах — многочасовые пробки и выбоины. На работе — козлы. В телевизоре — уроды. Ничего не изменилось.

— Хорошо, — в глазах Степаныча показались слезы, — и все говорят на русском языке?

— Все, — подтвердил Куприянов, — за исключением частых гастарбайтеров и редких туристов.

— Хорошо. — Плечи Степаныча затряслись, он утер слезы рукавом майки и предупредил: — Сегодня нажрусь в хлам.

— Зачем?! — закипятился Леня. — Вы подогнали сюда много денег. Здесь постоянно светит солнце, и вам не нужно каждый день вставать ни свет ни заря и ковылять на постылую работу. У вас нет дурака начальника и минусовых температур, вечных сугробов и древнерусской тоски. Так живите и радуйтесь. Зачем нажираться-то каждый день до потери пульса? Россия — Россия. Вот мое самое яркое впечатление за истекший год: я иду в половине пятого утра по подмосковному городу Подольску. На электронном табло загораются красные цифры: «12 февраля 2011 года». Надпись гаснет, появляется другая: «4 часа 30 минут». Надпись гаснет, возникает третья: «Температура: — 29 градусов». Надпись гаснет, вспыхивает четвертая: «Хорошего вам дня, дорогие подольчане». Автобусы еще не ходят, а на улице полно народу. Полно! Толпы людей спешат неизвестно куда. Хотя, конечно, известно куда — все торопятся на первую московскую электричку, потому что только в Москве есть работа. Над толпой вздымаются клубы пара, люди похожи на заключенных, идущих колонной в лагере под Магаданом. А небо ясное-ясное, и звезды сверкают, как замерзшие брызги великих северных рек, и мороз пробирает до самых костей, и снег хрустит под ногами, и как орден за доблестный труд блестит громадная начищенная Луна.