Дети подрастали. Симоника стал Симоном, Гоголика — Григорием, Коция капризничал: «Я не Коция. Хочу быть Константином». Маленькая Текла еще ничего не говорила.

Ты радовался, трудился днем и ночью. Работал не покладая рук. Зарабатывал две копейки, посылал детям четыре...

Соседи завидовали твоему счастью: «Счастливый Беко, какие у него растут дети».

И жена плакала от радости, говорила:

— Вот растут у нас ученые дети, станут взрослыми, и мы отдохнем.

...Но грянул гром.

Симоника уехал на Урал, на военный завод: стране нужно было оружие.

Гоголика осмотрели с головы до ног и сказали: «Ты не Гоголика, а Григорий Бекоевич», — и послали в офицерскую школу.

Коция уехал в один день с Гоголикой и через полтора года погиб, защищая Кавказ.

Когда отгремела война, Симоника стал изобретателем и его звали Симон Бекоевич. «Самые интересные дела у меня только начинаются», — писал он родным.

Когда Гоголика вернулся, у него оказалось столько орденов и медалей, что даже ты проводил его в город «Григорием Бекоевичем».

А Текла сказала — я ведь недалеко, папочка и мамочка, окончу университет и навсегда вернусь к вам.

Что-то кольнуло тебя в сердце, не в первый раз ты испытывал это. И ты спросил у жены: что делать?

— Это моя дочь, — сквозь слезы сказала она. — Только я знаю, какое у нее нежное и любящее сердце.

Она не дождалась их. Дети съехались оплакивать любимую мать.

— Но как устраивать поминки в таком доме?

— Надо было построить новый, — сказал Григорий.

— Да. Конечно... — покачав головой, сказал Симон.

— Теперь будем строить мы, — заступилась за отца Текла. — Ведь он все отдал для нас.

На похоронах играла музыка. Устроили пышные поминки. Съехалось много людей. И откуда только?.. Сколько машин! Так и сыпались громкие, красивые слова, а на второй день все разъехались по домам.

— Ну, крепись, старик, — ударив отца по плечу, сказал Григорий.

— Да... конечно... — похлопал его по плечу и Симон.

— Отец, я сдам экзамены и сейчас же приеду. А сейчас прощай, спешу, — обнимая тебя, сказала дочь.

И ты остался один в своем старом пустом доме, перед портретом жены. Остался наедине со своей болью, совсем один... За один месяц сломила тебя тоска, и ты поник.

Потом ты получил письмо от дочери:

«Папочка, я очень переутомилась, еду в Крым отдыхать. Мой дорогой папочка, я очень скоро навещу тебя, не тоскуй».

За ним последовало другое:

«Папочка, поздравь меня: я вышла замуж. Мой муж Севастий — ученый. Хороший друг Григория. Если бы ты знал, как я счастлива! Скоро навестим тебя вместе. Смотри, будь молодцом!»

В конце лета, когда зачастили дожди и на земляном полу твоего дома проступила сырость, у калитки загудела машина. Из нее выпорхнула твоя дочь.

— Папочка, дорогой папочка, — говорила она, плача и смеясь.

Наполнились слезами и твои глаза, в последнее время они у тебя часто слезились.

Севастий протянул тебе обе руки и ни за что не хотел пройти в двери первым. Текла вбежала в дом и, остановившись перед портретом матери, заплакала.

За ней вошел Севастий, огляделся. Жена подвела его к портрету. Севастий прослезился.

Вскоре они сказали, что у них взяты билеты на вечерний поезд, и боясь, как бы не опоздать, уехали к родным Севастия.

И ты опять остался один, мой Беко, со своей тоской и горем, совсем один.

А на дворе льет дождь, будь он проклят.

Когда же конец этой непогоде!

Дождь. Стемнело. И огонь в очаге почти погас.

Может быть, зажечь коптилку?

Коптилка... Она проржавела насквозь, ее уже и мылом не замазать.

Да, ведь ты сегодня был в сельпо, хотел купить новую коптилку.

— Ты что, мой Беко, да разве сейчас достанешь коптилку? — засмеялся продавец. — Ты проведи себе электричество.

— Не надо мне электричества. Внуки, что ли, читать будут?

Ты хотел вернуться домой, но продавец остановил тебя. Он предложил керосиновый фонарь.

Зажги, Беко, хотя бы этот фонарь, а то ведь уже совсем темно, и переверни кукурузную лепешку, а то обгорит. Забыл, что давно положил ее на угли.

Тлеет огонь. Дымят серые поленья, горят они плохо, но огня хватит, чтобы спечь лепешку.