— Это рука Всевышнего Промысла, m-me Обухов, и мы должны благоговейно принимать его указания. Если это случилось, значит, это необходимо было для нашего благополучия. Я вам советую, m-me Обухов. прочитать прекрасное учение Чанинга. Оно написано как будто нарочно на этот случай.

— Ах, моя дорогая мисс, чувствую, что вы правы, что я не должна роптать на это испытание, посланное мне Провидением, — плакала в ответ бедная Татьяна Сергеевна. — Но войдите в моё положение, добрая, добрая мисс Гук! Что я буду делать с этими бедными крошками? За что Господь наказывает их? Если я виновна, пусть я одна и отвечу перед Ним. Я преклоняюсь перед Его волею. Но меня сокрушает мысль, что мои бедные малютки лишены будут всего, всего. О, моя неоценённая мисс Гук, я уверена, что вы не покинете, что вы не захотите покинуть меня в минуту такого тяжкого испытания. Что я буду делать без вас? Вы одна вливаете в мою душу бодрость и веру в милосердие Божие.

Растроганная Татьяна Сергеевна порывисто поцеловала сухую добродетельную англичанку и мало-помалу потоками слёз и слов освобождала своё легкомысленное сердце от тяжести, его давившей.

— Вы не думайте, что я совершенно потеряла голову, моя дорогая мисс, — храбрилась она через полчаса. — О, я умею справиться со всякими обстоятельствами. Я сочла мои долги и надеюсь, что за продажею моих милых Спасов у меня ещё останется несколько кругленьких тысяч, мисс Гук. Знаете ли, в таких руках, как мои, особенно после этого ужасного урока, и несколько тысяч значат много. Нужно только уметь распорядиться. Чего другого, а умения распорядиться мне, кажется, не занимать. Вы уже теперь немножко знаете меня с этой стороны, моя добрейшая мисс Гук. Я даже думаю, что сделала большую ошибку, не продав с первого же разу Спасов. Конечно, я их так люблю, мне будет так больно расстаться с ними. Мои лучшие годы протекли в Спасах, лучшие, невозвратимые годы, мисс Гук. О, ведь я тоже была молода, не думайте, — прибавила, значительно улыбаясь, Татьяна Сергеевна, так же быстро воскресая духом, как быстро была она убита за минуту перед тем. — Но если бы я прямо начала, как я всегда желала, с маленького хозяйства, поверьте, мисс Гук, при моей опытности и скромности жизни, я была бы теперь богачка. Что нас разорило — это барская роскошная обстановка, которая имела смысл прежде, при даровом труде, но которая теперь решительно невозможна. Я это всегда говорила. Я постоянно спорила об этом с Лидой. Вот вы увидите, мисс Гук, как я поверну теперь дело! Я куплю себе крошечный уютный домик с хорошеньким садиком, на берегу реки, заведу своё хозяйство в миниатюре, но прекрасное; эти «дёшево, да гнило» — одна иллюзия! Я всегда предпочитаю устраивать всё прекрасное. Если выйдет несколько дороже, зато во сколько же раз выгоднее. Ну-с, мы с вами, милая мисс Гук, заведём себе хороших швейцарских коровок, хоть немножко на первый раз, штук десять; сама буду везде хозяйничать, чтобы при мне и доили, и поили. Да я вам ручаюсь, что с каких-нибудь ста десятин мы, в сущности, получим гораздо более, чем с этих разорительных Спасов. Вот увидите.

— Дай вам Бог, m-me Обухова, я верю, что Господь не оставит вас, — уверяла мисс Гук.

После серьёзного разговора с Лиди решено было на семейном совете. что свадьба не будет откладываться. Дорогую квартиру надобно было бросить немедленно, а между тем до свадьбы это было невозможно. Хозяин явился на другой же день после получения в городе новости о сахарном заводе и бесцеремонно потребовал денег за три истёкших месяца. Из Петербурга прислали счёты и просили высылки по первой почте, без чего некоторые необходимые к свадьбе вещи не могли быть доставлены. Татьяна Сергеевна бросилась к своему обычному кассиру Демиду Петровичу. Но и он на этот раз оказался далеко не таким любезным, как прежде. Он, будто мимоходом, вспомнил, что Татьяна Сергеевна перебрала у Овчинникова в разное время до трёх тысяч, и высказал ей предположение, что в настоящее время Овчинников вряд ли при деньгах, так как в его имениях производятся большие постройки. Во всяком случае, ему казалось нелишним, чтобы Татьяна Сергеевна послала Овчинникову вексель на взятую сумму.

— Без сомнения, он не нуждается в векселе и вполне вам верит, — говорил тоном пренебрежения Демид Петрович. — Но мне кажется, это было бы приятною для него деликатностью с вашей стороны. Нужно вам сказать, что мой племяш насчёт денег чрезвычайно аккуратен. Что ж, и хорошо! Я одобряю его. Счёт дружбы не портит. Я нахожу, что это в нём европейская черта. Нет этой нашей обычной азиатской распущенности.

Однако Демид Петрович обещал попросить у Овчинникова денег, если Татьяна Сергеевна крайне в них нуждается. Татьяна Сергеевна чувствовала со стыдом в глазах, что Каншин обращается с нею, как с попрошайкой, как с женщиной, которой можно дать денег, но от которой уже нельзя получить.

— Я никогда бы не позволила себе обратиться с этою просьбою к Николаю Дмитричу, если бы это было некоторым образом не для него самого, — сказала она с чувством оскорблённой гордости. — Но я не виновата в том, что случилось; я имела вчера состоянье, нынче его нет. Я разорена гораздо более по вашей вине, Демид Петрович, чем по своей собственной. Вы уговорили меня отдать все мои деньги на это безумное предприятие. Я не могла предвидеть, делая заказы для свадьбы Лиди, что мне нечем будет расплатиться за них. Если Николай Дмитриевич желает ускорить свадьбу, он должен устранить все препятствия к ней. Лиде нельзя же венчаться одетой так, как горничная, и я думаю, что самому Николаю Дмитриевичу было бы неприятно, если бы за неделю до свадьбы мы бросили приличную квартиру и ему пришлось брать невесту из какого-нибудь домишка в Поповской слободе, скажите ему это. Я поставлю даже вопрос совершенно откровенно: я его просто прошу заплатить эти деньги, не давая их мне в долг.

Каншин смутился и, пробормотав извинение, поехал на переговоры с Овчинниковым, захватив письмо Татьяны Сергеевны о том, что свадьба должна быть ускорена.

Никогда Лида не была полна таким мстительным чувством к Овчинникову, как в эти последние дни. Теперь свадьба её с Овчинниковым была не только необходимостью для её общественного положения. но и необходимостью её существования. Ей нечего было есть, её матери, её братьям нечего было есть, — они все, целою семьёю, вешались теперь на шею этому противному богачу, тянули с него деньги, ждали его милостей и покровительства. Лида желала, чтобы свадьба их была сейчас, сию минуту, чтобы это невыносимо оскорбительное положение нищей, продающей себя за деньги, кончилось как можно скорее. Когда она будет женою Овчинникова, у ней будет новое положение, новые права, но пока этого нет, она останется в жалкой роли побирушки, алчущей чужих богатств и не имеющей своего гроша.

Мало-помалу оказалось, что Овчинникову пришлось платить не за одну квартиру. не одним модисткам. Спасы были описаны, и из них не получалось ни одного фунта муки. Разоренье было так громко, что о кредите, даже самом ничтожном, невозможно было и думать. Овчинников, лишённый всякой искры великодушия, скупой, себялюбивый, подозрительный, выходил из себя, убедясь, что ему по необходимости приходится содержать всю семью Обуховых. Он только и мечтал о том, как бы скорее выхватить Лиду и замкнуться с нею в свой собственный круг жизни. Он решился сейчас же после свадьбы увезти её, хотя на один месяц, за границу, чтобы с первого же дня убить в Татьяне Сергеевне всякую надежду на возможность жить вместе с ним, всякие расчёты её на карман Овчинникова.

— Эта старая болтунья, кажется, не на шутку думает, что я возьму её под свою опеку и буду доставлять вдовьи пенсионы её превосходительству со всеми её приживалками и ребятишками, — негодовал он наедине с дядею. — Она спустила с рук два прекрасных состоянья, своё и мужнино, теперь вздумала за моё приняться. Пусть не прогневается. У меня не сундуки Крёза. Эти мотовки-барыни воображают, что богатый золото лопатой гребёт, что у него самого нет никаких надобностей. Mais, ma foi, ведь я ясно просил руки одной Лидочки, и никогда не думал просить руки Татьяны Сергеевны Обуховой или мисс Гук. Нельзя жениться на целых семьях.