— Ну, сказывай свою жалобу! — сказал Лушке рябой староста.

— Да вот вам, старички, какая моя такая есть жалоба. Что изловила я муженька своего законного полуночным часом в половне с полюбовницей. На том двенадцать человек свидетелей имею. Даже старосту своего спросите. А просьба моя в том, чтобы и мужа моего, и его полюбовницу подлую на всё на миру розгами высечь. Вот вы и посудите нас, старички почтенные, по правде по Божьей! Потому он на меня завсегда напраслину возводил, завсегда меня обижал. И братцы мои родненькие всё это дело знают. У них спросите.

— Изловила на прелюбодействе, вестимо, высечь надо, — сказал Лушкин дядя, высокий, богатый мужик, торговавший овчинами.

— Надо порядок показать, потому муж-муж, а закон все знай, — поддержали старики.

— Бабу высечь, а с Васьки ведро водки, — предложил шустрый рыжий мужик, что откапывал мёрзлого человека.

— И то правда! Шкура-то у него не покупная и миру с того прибыли нет, — загалдели другие.

— Ты что, Васька, скажешь? — обратился к Василью староста. — Вот старики судят тебя. Ну, и ты должен ответ дать. Виниться должен, потому мир.

— Я один во всём виноват, старички, — сказал Василий, потупясь в землю. — Казните меня, как хотите. Всем буду доволен. А её отпустите. Она ни в чём не повинна. Обманом я её заполучил.

— Нужно, Вася, по закону судить. Нельзя! Потому — мир, — заговорил маленький проворный старик. — Такое уж дело; накрыли — не скроешь. С кем беда не была. А отвечать надо.

— Отпустите её, не срамите! — просил Василий, опускаясь на колени и кланяясь миру в землю. — С меня что хотите назначьте, какой хотите штрах, отпустите её, неповинную. Всё равно, с меня взыщите.

Братья Лушки подняли шум и требовали высечь и Алёну и Василья. Старик Мелентьев тоже пристал к ним и требовал, чтоб сына высекли вместе с его любовницей. Однако рыжий мужик всё больше и больше привлекал стариков на свою сторону ожиданьем ведра.

— Вот что! Слухай, ребята! — орал маленький старичишка. — Чем нам Ваську срамить, катай с него ведро! Ильюшка дело говорит. А бабу посечь можно: не шляйся в чужое село по чужим мужьям. Бабу надо проучить.

— Всыпать ей пятьдесят горяченьких, да и отпустить с Богом! Для науки, — со смехом поддерживали другие, посматривая на Алёну.

— Ну чего толкуешь! Нешто это прежнее время? — презрительно обрывал их Ильюшка. — Пятьдесят закатишь, так тебе самому заглянуть , откуда ноги растут! Не знаешь! Сказано, двадцать розог.

— Где сказано?

— Где? Не знаешь? Ну, и не ори!

— А ты знаешь?

— Стало, знаю! В законе сказано, вот где! В положенье.

— Ишь грамотный проявился.

— Вот и грамотный! Хоть не грамотный, а знаю; я старостой четыре года был.

— То-то тебе и дали по шее, что старостой был.

— Ты, что ли, давал?

— Я не давал, а кто-нибудь давал, коли выскочил.

— Да цыц вы, оглушители! Чего сцепились! — крикнул староста. — Тут суд идёт, а они ругаться схватились.

— Ставь ведро, Васька, отпустим! — кричали в толпе. — Бабу сечь, а с тебя водки ведро. Посылай к Карпычу. Вину с тебя снимем.

Ещё раз поклонился Василий в землю миру.

— Господа старички! Судьи милостивые! Возьмите три ведра, отпустите её честно, — просил он.

— Нет, что толковать, нельзя, — сурово возражал староста. — Мир положил посечь — ну и надо посечь. Баловаться напередки не будет. Ей же на пользу.

— Что нам с твоей водки? Мы разве на свои не купим? — галдели дядя и братья Лушки. — Ты жену не на смех взял, не с большой дороги побирушку, а из честного дома. Не дайте её в обиду, господа старички. станьте за правду, что ж, в самом деле? Нонче ему пропустите, завтра он полюбовницу в дом приведёт. Этак и житья на свете не станет. Али у нес бессудное царство? Виноват — отвечай!

Но рыжему мужику перспектива трёх вёдер казалась до того соблазнительною, что он перегорланил всех.

— Да вы что, родня, лезете? — заорал он, размахивая руками и надвигаясь на Петьку. — Вам по-настоящему на суде и места нет! мы по закону Божьему хотим судить, а они за родненьку свою весь мир помутить хотят! Что ты с сестрою-то носишься? Жена, говорит, жена! Знаем, брат, тоже, какова жена, не меньше твово. Уж молчал бы, коли такое дело! Ишь жену, подумаешь, нашёл. Мне, брат, всё равно. Я ни тебя не покрою, ни Ваську; я вам ни кум, ни сват. А люди тоже слыхали про сестричку твою. Нечего куражиться! Что, мир честной, нам братов да сватов не переслушать. А положим мы по закону, по совести, оштраховать их на три ведра водки, да и отпустить с Богом. Ну что вожжаться с дермом! Солнушко-то уж во куда поднялось. И сеять будет некогда.

— Это точно, правда. Оштраховать на три ведра вся недолга! — поддержали другие.

Только староста не поддавался. Он был кумом Лушкиного дяди и дядя посулился ему могорычом.

— Э! Ну что орёшь, Ильюха! — с серьёзной важностью возразил он. — Чего народ баламутишь? Не по закону так-то. Судьям опивать не приказно.

— Да! Учи меня! Меньше твоего знаю! Тоже, брат, старостою четыре года ходил! — нахально кричал Ильюшка. — Чего ты хвостом-то виляешь? Куму угодить захотел? Какое ты начальство, коли по кумовству мир продаёшь?