— Пожалуйста, скажи, чтоб завтра мне приготовили тех плодов, что на днях подавали, как бишь они называются?..

И не могши сама вспомнить названия, обратилась к метрдотелю, но и тот не мог припомнить, как ни напрягал свою память.

В тот же день за ужином метрдотель нетерпеливо искал встретиться главами с Императрицею, чтобы промолвить ей словечко. Екатерина, занятая живым разговором с одним из иностранных послов, случайно взглянула на метрдотеля.

— Шаптала [3] , Ваше Величество! — громко произнес он. Развлеченная занимательною беседою, она не вдруг поняла при этом кратком восклике, о чем идет дело.

— Что такое, мой друг? — спросила она.

— Шаптала, Ваше Императорское Величество! — повторил торжественно басистый метрдотель.

— Да, да! — наконец отвечала она, улыбаясь. — Так точно: шаптала, благодарю тебя. Вели же завтра приготовить ее к моему столу. (3)

Екатерина знала, что низшие чины и вся придворная прислуга пользовались непозволенною поживою, особенно в съестном и напитках. Она даже нередко видела своими глазами во время утренних прогулок, как служители ее тащили из дворца огромные подносы, нагруженные всякою всячиною, и однажды сказала М. С. Перекусихиной:

— Хоть бы они фарфор мой сберегли!

А в другой раз, столкнувшись, так сказать, с этими подносами, сказала несшим их:

— Ну, беда вам будет, если увидит это Торсуков (тогдашний гоф-маршал).

— Спит еще, матушка-Государыня, — был их ответ.

Кажется, она забавлялась их безбоязненностью в подобных хищениях для наполнения своих и чужих желудков. Но иногда подобные хищения превосходили уже всякую меру. Однажды Императрица, пробегая представленные ей отчеты дворских расходов, увидала в них, между прочим, что пудры для ее головы ежедневно выходит целый пуд. Она улыбнулась и вот что сделала: на другой день, по окончании туалета, вышла в приемную залу молча и поддерживая свою голову рукою. Придворные дамы, ожидавшие ее в этой зале, встревожились и, полагая, что это головная боль, шепнули одной фрейлине, милой и веселой, которую Государыня любила, чтоб она постаралась как-нибудь развеселить ее. Эта, после разных умных и веселых приветствий, обласканная уже державною рукою безмолвной Государыни, осмелилась излить свое сетование о нездоровье повелительницы всей России.

— Нет, моя милая, — сказала наконец Императрица. — я, слава Богу, здорова, но посуди, каково мне: ведь целый пуд пудры мне насыпали на голову.

Это был последний пуд. С этих пор он никогда не встречался в придворных отчетах. (3)

Александр Гаврилович Замятнин, любимец Румянцева, острый и забавный, во время Турецкой войны, за обедом у фельдмаршала бился об заклад с товарищами своими, что назовет его плутом… Вскоре Румянцев, посмотрев на него, спросил: «Отчего такая задумчивость?» — «Давно тревожит меня мысль, — отвечал Замятнин, — что в человеческом роде две противоположные крайности: или дурак, или плут». — «К какому же классу людей, мой батюшка, меня причисляешь?» — рассмеявшись, продолжал Румянцев. «Конечно, не к первому», — отвечал проказник. (5)

В первую Турецкую войну (1770), во время перемирия граф Румянцев потребовал чиновника по дипломатической части. Назначенный к отправлению, сведав, что Задунайский любит курить из глиняных трубок, из усердия расположился поднести целый ящик, но не позаботился уложить их. — Фельдмаршал обрадовался, ибо трубок оставалось немного, и приказал раскрыть при себе ящик, а когда увидел одни обломки, то рассердился и сказал, указывая на сердце: «Тут-то много, — а потом на голову: — Да здесь нет». (5)

В 1771 году, во время моровой язвы в Москве и последовавшего возмущения, для водворения спокойствия отправлен был из Петербурга приближенный Императрицы граф Григорий Орлов, который презрел все опасности и водворил порядок. — Государыня, по его возвращении, приказала в честь ему выбить медаль с надписью: «Такового сына Россия имеет». — Орлов не принял самою Императрицею вручаемые для раздачи медали и, стоя на коленях, сказал: «Я не противлюсь, но прикажи переменить надпись, обидную для других сынов Отечества». Выбитые медали брошены в огонь и появились с поправленною надписью: «Таковых сынов Россия имеет». (5)

По изданному в 1775 году учреждению о губерниях, в 1776 году определенным генерал-губернатором Яковом Ефимовичем Сиверсом была открыта Новгородская губерния. Избранный губернский предводитель дворянства, генерал-поручик Димитрий Михайлович Будкевич с прочими особами отправлены в Петербург для донесения Императрице. Депутация представлена была 27 декабря месяца, и губернский предводитель в продолжение говоренной им речи сбивался и заикался. Екатерина, желая вывести его из смущения, подала ему руку, а Будкевич отвечал: «Государыня, я договорю». Генерал-адъютант Пассек засмеялся и мгновенно почувствовал в движении лица Императрицы неудовольствие. Она, пройдя за кавалергардов, с гневом сказала ему: «Никогда не воображала, чтоб вы могли иметь столь дурное сердце: что подданный пред Государем ошибся, это, сударь, достойно слез». (5)

В январе месяце 1775 года весь двор прибыл в Москву по случаю предполагаемого мирного торжества с турками. В самое короткое время выстроено было огромное из брусьев деревянное здание, соединяющее дом князя Голицына (что ныне князя Сергея Михайловича) со многими другими. Кабинет Императрицы помещен был возле парадных комнат на большую улицу и был очень холоден. Несмотря на сие она всегда очень продолжительно занималась делами; однажды заметила, что секретари ее, Григорий Николаевич Теплое и Сергей Матвеевич Кузьмин, очень прозябли, и приказала подать им кофе, какой всегда сама употребляла. (Екатерина чай употребляла только в болезненном состоянии, а кофе ей подавали самый крепкий, называемый мокко, его ровно фунт варили в вызолоченном кофейнике, из которого выливалось только две чашки, чрезмерная крепость умерялась большим количеством сливок). Когда помянутые секретари по чашке оного выпили, то от непривычки почувствовали сильный жар, биение сердца и дрожание в руках и ногах, отчею приведены были в робость, а Императрица, расхохотавшись, сказала: «Теперь я знаю средство согревать вас от стужи». (5)