— А где же? — спрашивает Мещерский.

— Да у Великого Князя, у него бал, и вы, верно, приглашены?

— Нет, — отвечает Мещерский, — но я все-таки приду.

— Как же так! Великий Князь приглашает, может быть, своих приближенных.

— Все равно, я так люблю Великого Князя и Великую Княгиню, что не стану ожидать приглашения.

Румянцев, для предупреждения беды, счел за нужное доложить о том Великому Князю, который рассмеялся и поспешил послать Мещерскому приглашение. (1)

В 1787 году Императрица Екатерина II, возвращаясь в Петербург из путешествия своего на Юг, проезжала через Тулу. В это время, по случаю неурожая предыдущего года, в Тульской губернии стояли чрезвычайно высокие цены на хлеб, и народ сильно бедствовал. Опасаясь огорчить такою вестью Государыню, тогдашний тульский наместник, генерал Кречетников, решился скрыть от нее грустное положение вверенного ему края и донес совершенно противное. По распоряжению Кречетникова на все луга, лежавшие при дороге, по которой ехала Императрица, были собраны со всей губернии стада скота и табуны лошадей, а жителям окрестных деревень велено встречать Государыню с песнями, в праздничных одеждах, с хлебом и солью. Видя всюду наружную чистоту, порядок и изобилие, Екатерина осталась очень довольна и сказала Кречетникову:

— Спасибо вам, Михаил Никитич, я нашла в Тульской губернии то, что желала бы найти и в других.

К несчастью, Кречетников находился тогда в дурных отношениях с одним из спутников Императрицы, обер-шталмейстером Л. А. Нарышкиным, вельможей, пользовавшимся особым ее расположением и умевшим, под видом шутки, ловко и кстати высказывать ей правду.

На другой день по приезде Государыни в Тулу Нарышкин явился к ней рано утром с ковригой хлеба, воткнутой на палку, и двумя утками, купленными им на рынке. Несколько изумленная такой выходкой, Екатерина спросила его:

— Что это значит, Лев Александрович?

— Я принес Вашему Величеству тульский ржаной хлеб и двух уток, которых вы жалуете, — отвечал Нарышкин.

Императрица, догадавшись, в чем дело, спросила: почем за фунт покупал он этот хлеб?

Нарышкин доложил, что платил за каждый фунт по четыре копейки.

Екатерина недоверчиво взглянула на него и возразила:

— Быть не может! Это неслыханная цена! Напротив, мне донесли, что в Туле печеный хлеб не дороже копейки.

— Нет, Государыня, это неправда, — отвечал Нарышкин, — вам донесли ложно.

— Удивляюсь, — продолжала Императрица, — как же меня уверяли, что в здешней губернии был обильный урожай в прошлом году?

— Может быть, нынешняя жатва будет удовлетворительна. — возразил Нарышкин, — а теперь пока голодно.

Екатерина взяла со стола, у которого сидела, писаный лист бумаги и подала его Нарышкину.

Он пробежал бумагу и положил ее обратно, заметив:

— Может быть, это ошибка… Впрочем, иногда рапорты бывают не достовернее газет.

Государыня, помолчав немного, сказала как бы про себя:

— Значит, Михайло Никитич меня обманул.

Известие это, так оригинально сообщенное Нарышкиным, расстроило Екатерину. Она находилась под влиянием двух противоположных чувств: справедливого негодования и сожаления к Кречетникову, преданному ей душой, но заслужившему строгий выговор.

Однако, когда Кречетников приехал во дворец, она приняла его по-прежнему ласково и только слегка заметила ему о чрезвычайных ценах на хлеб в Туле. Увидев его замешательство и смущение. Государыня прибавила:

— Надобно поскорее помочь этому горю, чтоб не случилось большой беды.

В этот же день тульское дворянство готовило в честь Императрицы великолепный бал, но она отказалась от него, сказав:

— Могу ли я принять участие в бале, когда, может быть, многие здешние жители терпят недостаток в хлебе.

Едва ли нужно прибавлять, что Государыня немедленно сделала распоряжение об обезпечении народного продовольствия в Тульской губернии и пожертвовала значительную сумму денег. (1)

Однажды Императрица Екатерина, во время вечерней эрмитажной беседы, с удовольствием стала рассказывать о том безпристрастии, которое она заметила в чиновниках столичного управления, и выразила мысль, что изданием «Городового Положения» и «Устава Благочиния» она, кажется, достигла уже того, что знатные совершенно уравнены с простолюдинами в обязанностях своих перед городским начальством.

— Ну, вряд ли, матушка, это так. — отвечал ей Нарышкин.

— Я уже говорю тебе, Лев Александрович, что так, — возразила Императрица, — и если б люди твои и даже ты сам сделал какую несправедливость или ослушание полиции, то и тебе спуску не будет.